Он с детства каждому знаком Морщинками столь милых черт, Но подступает к горлу ком, Когда подходит к рампе Гердт.
Его судьбы открыт конверт! И пусть гремят овации, Ведь он у нас единый Гердт Российской Федерации.
Так же, на руках, его поднимали на третий этаж дома, где проходили съемки передачи «Чай-клуб».
Лидия Федосеева-Шукшина однажды участвовала в его программе. Она вспоминает: «С тех пор у меня остался подарок — очень красивый чайничек. Мне было вдвойне приятно это приглашение, потому что Гердт снимался у Шукшина в “Печках-лавочках”. У них была удивительная взаимная привязанность, ведь Зиновий Ефимович был гениальным рассказчиком, а Василий Макарович — гениальным слушателем. Для Шукшина порой было достаточно одной фразы, чтобы написать на ее основе рассказ».
На одном из первых заседаний «Чай-клуба» Зиновий Ефимович произнес: «Старая цирковая лошадь, услышав фанфары, встает на дыбы. Это кураж».
Это была далеко не первая работа Гердта в роли телеведущего. Еще в 1962 году Зиновий Ефимович был ведущим нескольких выпусков «Кинопанорамы», но не смог работать на телевидении, так как был слишком требователен к своей внешности и ему не нравилась атмосфера: все слова ведущего заранее утверждались и после эфира перепроверялись, чтобы не допустить никаких вольностей. А Гердт не мог говорить по бумажке.
Он знал о своей тяжелой болезни, но жил так, словно ничего этого нет, и даже юмор остался прежним. И интеллигентность, и требовательность к себе.
Гердт сказал однажды: «Одна из тончайших вещей на свете — ирония, обращенная на себя». А чуть позже высказался так: «Очень мало есть людей, обладающих самоиронией. И это очень вредит им в моих глазах». По его наблюдениям, «люди, которым не дано понимать, воспринимать юмор — таких людей жаль, им можно посочувствовать. Дети справедливее, чем взрослые, воспринимают шутку, юмор». И еще одно замечание, высказанное Гердтом: «При шизофрении больные теряют способность по-настоящему воспринимать шутку. Юмор — тем более». «Зиновий Ефимович никогда не ранил своими шутками, не шутил обидно, не трунил над внешностью — это было не в его характере. Людям, которые пытаются публично “юморить”, стоило бы поучиться такту, деликатности и истинному юмору, каким владел Зиновий Гердт», — говорил актер Владимир Конкин.
Гердт был не просто записным остряком, какие встречаются в любой компании — он был весь пропитан юмором жизни, замечал его и не упускал. А возможность взгляда на жизнь и ее проявления сквозь юмор очень сильно помогает человеку жить и преодолевать любые сложности. Его юмор можно охарактеризовать как юмор со знаком плюс. Если Гердт говорил о каком-то предмете или, например, об известном человеке с юмором, то это никоим образом не роняло ни предмет, ни человека. Напротив, поднимало их, подсвечивало и подкрашивало каким-то особым светом.
Он хорошо знал афоризм Станислава Ежи Леца: «Юмор, пожалуй, единственное изобретение, отделяющее людей от скотов». Еще четче на эту тему сказал Честертон: «Человек, который хотя бы отчасти не юморист — лишь отчасти человек».
Немудрено, что о Гердте сохранились не только мемуарные записи, статьи, критические отзывы — о нем, как о любом человеке-легенде, слагались байки. Вот некоторые из них.
Когда тариф на такси увеличился с десяти копеек за километр до двадцати, все москвичи «забастовали», и несколько дней такси стояли свободными. Мимо вереницы такси идет Зиновий Гердт. Таксист кричит ему:
— Хозяин, поехали!
А Гердт, не останавливаясь:
— Нет-нет. Я в парк.
Однажды Гердт с труппой театра кукол Сергея Образцова был приглашен в Японию. Собирались показать «Необыкновенный концерт», где Гердт озвучивал роль конферансье. Работников театра решили научить нескольким обиходным японским словам, типа «здрасте-до свидания-спасибо», из дани вежливости к хозяевам. Один из закулисных работников, какой-то там слесарь-осветитель, допустим, дядя Вася, большой любитель выпить, все никак не мог запомнить слово «спасибо» — «аригато».
Наконец Гердт ему сказал:
— Вася, есть такое молдавское вино, тебе хорошо известное — алиготе. Вот и запомни: алиготе — аригато.
Дядя Вася просиял, затем полдня ходил и тихо бормотал: «Алиготе — аригато, алиготе — аригато…»
Вечером Гердт услышал, как дядя Вася, после вкусного обеда, устроенного хозяевами в их честь, сопровождаемого обильными возлияниями местного пива и саке, поблагодарил одного из японцев:
— Каберно!
Гердт ездил за границу с сорок девятого года, и у него постепенно появилось там много знакомых. Был среди них и японец, славист по специальности. Этот удивительный японец говорил по-русски, то есть он думал, что говорит по-русски, а сказать ему правду в Японии было некому. Но речь не об этом.
Однажды Гердт спросил своего нового знакомого, того самого слависта, над чем он сейчас работает.
— Пишу диссертацию, — ответил японец. Гердт поинтересовался темой, и японец с поклоном ответил: — Ранний Блок.
Гердт от неожиданности даже испугался и спросил: кому в Японии нужен Блок, к тому же ранний?