Потемкин прочел записку раз, другой. Увидел на столе пустую картонную папку, аккуратно спрятал листок туда.
— Вот вам и причина, по которой я с вами доверительно говорил, Эдвард Грейслин, — сказал Потемкин вслух. — Как хорошо, что вы меня верно поняли. Для вас, думаю, это лучший выход.
Поглядел на спокойное лицо умершего и вышел из комнаты.
— Да, то самое, — подтвердил Глетчер через пятнадцать минут, завершив осмотр тела. — Правильно, что ты меня вытащил, не знаю, сумел бы я утром это установить или нет.
— «Z-71»?
— Он, любезный. Пустой шприц был у покойника в кармане. Позаботился Грейслин, чтобы до нас с тобой никто этот шприц не увидел…
И Глетчер спросил ворчливо:
— Ты небось здесь остаться захочешь? А мне домой надо.
— Вызывай такси. Я оплачиваю.
Глетчер вызвал такси и сел на балконе курить.
Потемкин подошел, слегка обнял коллегу за плечи.
— Ты же знаешь, без тебя у нас дела не раскрываются… — Подумал и уточнил: — Ну гораздо хуже раскрываются, чем с тобой.
Сандра подъехала почти одновременно с такси для Глетчера. Потемкин вышел к ней на дорожку перед домом.
— Это самоубийство. Тот же шприц, тот же яд. Я с Джинной без тебя не говорил.
— Хорошо, сэр. Разрешите, я дыхание переведу — и начнем.
* * *
— Вас дожидается посетительница, — сообщили Потемкину, когда он в одиннадцать заходил в свой кабинет. — Ждет с девяти часов, ни с кем другим разговаривать не хочет.
Потемкин, проходя, мельком бросил взгляд на яркую блондинку, сидящую на стуле в углу приемной. Не узнал сначала, но уже в кабинете сообразил: Лизетта, жена Петкунаса. Нажал кнопку селектора: «Просите!»
Одна трудность — никогда не умел Потемкин верно обращаться с литовским фамилиями. Знал, что жена Петкунаса — примерно Петкунайне, но боялся ошибиться. А ошибаться в именах людей, с которыми имеешь дело, никак не следует.
— Вы узнали меня?
Выглядела Лизетта неважно. Трудно привыкать к новой ситуации, к новому положению, да и вообще — вся жизнь у нее теперь другая, и это на долгие годы.
— Узнал. Не будете возражать, если я вас буду звать по имени?
— Нет, конечно. Послушайте, я к вам на минуту.
Лизетта раскрыла изящную сумку, лежавшую у нее на коленях. Достала небольшой предмет, завернутый в мягкую белую фланель.
— Вот. Хочу вернуть.
— Что это, Лизетта?
— Леонас просил… Колье… Он мне сказал, где спрятал его, в саду у нас. Говорит, что хотел мне подарить, а потом, когда Грега убили, в нем какой-то сдвиг произошел. Все молился — в жизни ничего подобного с ним не было. И про это ожерелье — велел отдать вам сразу. «Эти вещи — говорит, — с кладбища, проклятые, от них только горе в доме!» Как будто я его просила о чем-то.
Потемкин развернул сверток. Действительно прекрасная работа. Вертикальные золотые планки, на каждой — пять рубинов разной величины, соединяются между собой тремя затейливыми золотыми ветвями с узорными листьями…
— Да, красиво.
— Будь оно все проклято! Скажите, что будет с Лео?
— Он сотрудничает со следствием. Так что все будет нормально, надеюсь… Насколько возможно.
Потемкин отложил колье в сторону.
— Лизетта, я не стану вас сейчас задерживать бумажной работой. Документы о добровольной сдаче колье придут к вам домой. Подпишете и вернете…
Через полчаса была плановая встреча с Флемингом.
Толстяк вошел в кабинет, как к себе домой, удобно расположился напротив Потемкина, заложил в рот ломоть сушеного манго.
— Судя по тому, что вы позвонили мне в девять утра, у вас появилось что сказать?
— И даже показать…
Потемкин бережно достал из сейфа антиохийскую Чашу.
— Хотите подержать в руках?
— Еще как!
Флеминг даже перестал жевать. Потемкин с удовольствием наблюдал, с каким благоговением принял этот человек в руки древний кубок. Кто от чего испытывает трепет — кто от женщины, кто от моря, кто от стихов. А толстяк прикоснулся к старинной Чаше с таким трепетом, что Потемкин понял: это — один из тех редчайших моментов жизни, которые Флеминг будет помнить всегда.
Он подносил Чашу к глазам, отстранял на вытянутых руках, водил пальцами по затейливым выпуклым узорам…
— Безмерно признателен, — сказал он неожиданно сухо, когда, насладившись сполна, поставил Чашу на стол. — Вы же ее у себя держать не будете, я надеюсь?
— Через полчаса она будет в хранилище Первого Национального банка.
— Безмерно признателен, — повторил Флеминг, закладывая в рот кусок чего-то мясного из пакета. — Вы — умный человек, раз понимаете, кого и чем можно осчастливить. Не зря вас Хопкинс хвалил.
— Должен поблагодарить и вас. Ваш визит и ваш разговор подсказали какие-то вещи, на которые мы сами могли и не обратить внимания.
— Ну и прекрасно. — Из кармана у Флеминга появилась бутылка жидкости — на этот раз ядовито-зеленого цвета. — Настоящая настойка тархуна. Знаете такую целебную траву?
И, поднявшись после хорошего глотка, Флеминг попросил:
— Уберите эту Чашу в сейф, бога ради… Не могу видеть, что она так стоит… Беззащитная.
Он проследил, как Чаша заняла место за толстой дверью, как ключ повернулся в замке — и только после этого пожал Потемкину руку и ушел.
Сдав Чашу представителям банка, сопровождаемым вооруженной охраной, Потемкин позвонил Сандре:
— Ну что? Едем?
— Нас ждут.
На этот раз они никуда не спешили и въезжали в мемориальный парк «Изумрудные Луга» не ночью и не через ворота делового двора, а через чугунные кованые парадные ворота, которые для того и делались такими огромными, чтобы можно было сказать: «Они больше тех ворот, что на входе в Букингемский дворец Ее Величества королевы Великобритании!»
Зеленые газоны, уютные здания, звездно-полосатый флаг над главной площадью, скульптуры, фонтаны, бассейны, аллеи… Да, создатели этого парка хотели для людей в их скорбные дни мира, покоя и душевного очищения.
Да, основатели этого парка и великую картину-панораму спасли, и выставили на всеобщее обозрение с этой же целью.
Но вот в чем дело — вечные эти ценности и благородные эти цели существуют для людей. А люди тем временем борются за свои земные блага. И предают. И похищают. И убивают. Так выходит, что две эти стороны в жизни переплетены намертво.
Наверху, на площади рядом с музеем и дворцом, почти никого. Но зеленый, почти игрушечный «БМВ» Айлин Меттль тут.
