— К отцу, — вырвалось у меня. — Найди его. Мне кажется, он неплохой человек.
Геннадий растерянно уставился на меня:
— А он был у меня? Правда, мать когда-то говорила, что он мерзкий, что она запрещает мне даже думать о нём.
— Мы найдём его. Пройдёт полгода, ты поступишь учиться. Сможешь жить в общежитии.
Муж ходил по дому, и шаги его были жёсткие — недовольные.
— Иди, Гена, иди, пожалуйста.
Я превращалась на глазах Гены в вечернюю, примужнюю, и он удивлённо, в третий раз за вечер, спросил:
— Что с вами?
Открыв Геннадию дверь, провожая его взглядом, я увидела Рыжика, взбирающегося по лестнице.
— Мама! — Она, не заметив Геннадия, перескочив верхние ступеньки длинными ножками, ткнулась в меня мокрой рожицей, а в волосах снег ещё не растаял. — Ты только не расстраивайся, мамочка, я получила двойку.
* * *
Ирина побежала искать Дашу сразу после собрания — не нашла. Не было её дома и в пол-одиннадцатого вечера. И на другой день Даша не пришла в школу, а телефон не отвечал.
Что с ней случилось? Ну поспорили, и ладно. Конечно, Глеб переборщил. Ушла Дашка, он тут же стих, согласился на всё, что они задумали. Чего она-то взъелась?! Будет вечер! Ещё какой!
Обежала всю школу, сунулась во все потаённые места. Нет Даши. Может, в «Москве» ест мороженое? Нету.
Вдруг под машину попала? Или застряла в лифте?
Снова Ирина крутит телефонный диск.
И вдруг вспомнила. Да она в кафе! Не раз вместе прятались там от холода и ледяного ветра. Крохотное, на несколько столиков, в самом центре Москвы — очень уютное кафе.
Конечно, там. Ирина вскочила в троллейбус.
Убегала дорога, убегали дома, пешеходы — Ирина стояла у заднего стекла, смотрела, как тает зима, растекается грязь под ногами людей и колесами машин, слепит в глаза солнцем.
Без Даши пусто. Пусть себе вдут уроки.
Как весело бегут назад деревья и дома!
Слетев с подножки, почти сразу очутилась у тугой дубовой двери, потянула на себя.
В кафе всего-то человек пять. И Даша. Пишет что-то.
Ирина подошла к столику, резко двинула стулом, уселась напротив.
Даша продолжала писать.
Кашлянула.
Даша не услышала.
Положила руку на исписанный лист.
Даша подняла лицо — углами встали брови, глаза темнели чужим цветом, губы узкие — плотно сжаты.
— Ты? — Даша не удивилась — расстроилась. — Что тебе?
— Дашенька, — Ирина вся горела от нежности, — я решила с тобой в архитектурный. Знаешь, все согласны! Как ты ушла, Глеб такое, такое напридумывал. Такие стихи читал… — Ирина осеклась и повернулась туда, куда смотрела Даша.
В тёмном углу, куда едва проникал свет из окна, сидел старик. Старик как старик. Ну, может, брови слишком густы, ну, может, глаза похожи на пуделиные — блестящие пуговицы. А так старик как старик.
— Ты зачем пришла? — холодно, как у чужой, спросила Даша.
— Вечер… Ты хотела.
— Я никакого отношения к вечеру не имею.
— Что с тобой? Как же я без тебя? — От Даши веяло таким беспощадным холодом, что Ирина осеклась. За что, за кого Даша обиделась? Сама Глебу наговорила чёрт-те что… — Сперва они не поняли, чего мы хотим, потом контрольную никто толком не решил. — Ирина ловила Дашин взгляд и не могла поймать. — Потом, скоро экзамены. А тут вечер…
— Зачем ты пришла?
— Я… к тебе. Не уходи от меня. Я тоже в архитектурный… Не бросай…
— Ты видела старика? — Обеими руками Даша повернула её лицом к себе.
Ирина покосилась в тёмный угол. Угол пуст, лишь на столе пустая сковорода из-под яичницы и чашка.
Даша с ума сошла! Заболела! Ирина вырвалась из её ледяных ладоней.
— Ты зря пришла. Каждый человек сам решает свою жизнь. Я решила. И теперь у меня есть дела, касающиеся только меня одной. — Не болезнь, раздражение в Дашином лице. — Я вовсе не «Бюро добрых услуг», я не занимаюсь благотворительностью, как ты, — сказала небрежно. — Мне с тобой смертельно скучно.
Ирина кинулась к выходу. Столкнулась с кем-то, кого-то отпихнула и очутилась на улице.
Снова троллейбус, снова убегают от неё асфальт, люди и дома. За что? Что она сделала Даше? Это невозможно. Она не хочет быть одна. Хоть с кем-нибудь поговорить! Оглянулась. На переднем сиденье — фигурка. Девочка лет десяти. И больше никого во всём троллейбусе!
Федя любит её. Он такой смешной… портфель носит, мороженое покупает. Скорее к нему! Успеть бы к перемене! Издалека, из конца коридора, увидела. Подбежала. Потянулась лицом к его лицу.
— Что с тобой? — испугался Фёдор.
Обида стала нестерпимой, но она смешалась с радостью.
— Пойдём, — сказала Ирина.
* * *
Послушно, пугаясь непонятного волнения в теле, он пошёл за Ириной. Ему было всё равно куда. Он забыл об уроках, о портфеле, об Олеге, с которым собирался в турклуб. Впереди легко пробиралась сквозь переменную толпу тоненькая Ирина. Она не сняла своей лисьей шапки и выделялась среди ребят.
Фёдор едва переставлял затяжелевшие ноги. В последнее время он вообще не понимал себя: с Ириной говорить не умел и начисто позабыл, что когда-то, давным-давно, писал стихи: он поглупел, плохо слышал, что происходит на уроках, — всё время перед ним её глаза, вопросительно на него смотрящие.
Двигался как во сне — за огоньком Ирининой лисьей шапки.
Пришли к Ирине домой. Дом был пуст: родители на работе. Ирина дрожащей рукой включила музыкальный канал приёмника и, когда её голубую комнату до самых потаённых уголков заполнил тихий мужской голос с мягким английским «р», повернулась к нему. Повернулась, подошла, смотрела снизу.
— I need you more then ever now, — пел голос.
Ирина встала на цыпочки, осторожно положила гонкие руки на его плечи. Он нерешительно обнял её, склонился к ней, дрожащий и незнакомый сам себе.
Она потянулась к нему лицом, прижалась горячими губами к его неподвижным.
Замерев, он ловил в себе странные превращения. От её губ загорелись его губы, от её рук поползли по телу огневые нити, они жалили, подбирались к сердцу, к животу, изнутри к концам пальцев. Не понимая, что с ним происходит, он вдруг ощутил в себе отчаянную дерзость.
Он думал, что за неё его сейчас ударят, оттолкнут. Но, высоко подняв Ирину к своему лицу, уже неся её, уже задыхаясь, обжигаясь, забыл о своих страхах, о себе, — была только доверчивая девочка, почему-то прибежавшая к нему в слезах, с незнакомо, чуть косо смотрящими глазами.
* * *
