Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Они молятся, послушно опустив головы и бормоча себе под нос, но громкий, фыркающий треск заставляет их заворожено следить за тем, как огонь пожирает желтоватый порошок, вырисовывая на земле безупречно четкие линии…
Подкова буквально подбросил внутрь фигуры в руки Порозова запыхавшегося старичка и тут же повернулся, чтобы подхватить на глазах теряющую сознание женщину. Лукич, а вслед за ним Подкова со своей ношей едва успели перепрыгнуть через огненную черту, как фигура сомкнулась. Пламя на мгновение взмыло стеной в два человеческих роста, заставив испуганно вжаться друг в друга оказавшихся внутри людей, сомкнулось где-то вверху куполом, а затем бесследно исчезло. Оболонский обессилено опустился на землю. «Все,» – неслышно шепчет он скорее сам себе.
В первую минуту никто ничего не понимал – получилось чего у колдуна иль нет? Наступившая недолгая тишина била по нервам, а приближающийся топот заставил бешено колотиться сердца. А потом все ахнули и в ужасе взвыли.
Из-за поворота вылетели четыре лошади, те самые, на которых приехали чужаки, вылетели, отчаянно, как-то совсем по-человечески крича и мотая головами, оскаливая окровавленные зубы, на полном скаку грозя затоптать сидящих прямо посреди дороги людей…
– Лежать! Вниз! Не смотреть! – закричал Порозов, руками пригибая к земле человеческие головы, буквально ложась на них, чтобы заставить усидеть на месте. Столько непререкаемой силы было в его голосе, что никому не пришло в голову сомневаться. Но страх был сильнее, селяне выли и стонали, ругались и выкрикивали слова молитв… Добавляя в какофонию звуков свой рык, Подкова ревел грозным медведем, Лукич уговаривал, выставив руки ладонями вперед и осторожно передвигаясь от человека к человеку, Стефка сидел нахохлившись и мрачно смотрел на приближение разъяренных животных. Если его вера в способности тауматурга и дрогнула, то он этого не показывал. Дети надрывно кричали, размазывая слезы по чумазым щекам, женщины голосили или плакали тихо и беззвучно, мужчины сотрясались от желания вскочить и бежать…
…Первая же лошадь врезалась в невидимый барьер и ее сильно отбросило в сторону, на острые колья плетня. Жерди пронзили животное насквозь, выйдя наружу в струйках крови. Лошадь конвульсивно задергала длинными тонкими ногами, мучительно заржала и очень скоро затихла.
Жеребцу, следовавшему за ней, повезло (если это слово вообще применимо к взбешенному животному) больше, он упал рядом, у самой границы, и люди, находившиеся всего в локте от него, непроизвольно шарахнулись в сторону: его зубы клацали совсем рядом, острые, окровавленные, оскаленные зубы… А оставшиеся две лошади встали на дыбы и попытались копытами пробить невидимую стену, чтобы добраться до людей, таких близких, но таких недоступных. Люди испуганно вжимались друг в друга, кто-то молча, погружаясь в себя, кто-то громко, перекрывая даже ржание, молился, кто-то без перерыва монотонно повторял: «не бойся, детка, все будет хорошо… все будет хорошо… все будет хорошо…», кто-то тихо стонал или шептал слова ободрения.
Оболонский рассеянно смотрел на широко распахнутые глаза белокурой девочки, с раскрытым ртом жадно следящей за тем, как ползет в сторону барьера пятно крови из-под умирающего животного. Она сидела на корточках у самой границы магической фигуры, безучастная к тому нервному напряжению, что скручивало в жгуты волю людей, находящихся за ее спиной. Ей не было до них дела. Она познавала мир – всякий, разный, только вот мало похожий на мир взрослых. Куда больше воплей и криков ее интересовали вот эти чудные извивы красных потоков, подобно щупальцам пробирающимся по неровному песку дороги и медленно образующих глянцевые озерца, под дуновением ветра темнеющих и подергивающихся пленкой. В ее руке был прутик, она явно хотела поиграть.
Она не боялась того, что происходит, ибо не видела смерть так, как видят ее взрослые, не понимала – ее необратимости, ее ужаса, ее власти. Константин смотрел на ребенка со странным, отстраненным удивлением, пораженный мимолетной острой завистью: неужели где-то в мире еще существует такое простодушное неведение? А был ли он сам когда-нибудь так невинен и простодушен?
…Оболонский не сразу осознал, что наступила тишина. Полная, нераздельная, зависшая как грозовая туча тишина. Лошади, рухнувшие в трех шагах от фигуры на дорогу, затихли. Маг обернулся.
Селяне бесформенной кучкой жались друг к дружке на другом конце многолучевой звезды на безопасном расстоянии от невидимого, но вполне осязаемого барьера. Глаза большинства из них неотрывно смотрели на мага. Не с благодарностью, как можно было ожидать, нет. Со страхом. Только осознание того, что снаружи находится опасность куда более грозная, заставляло этих людей оставаться на месте. Но страх перед колдуном, создавшим барьер, который не смогли пробить даже копыта разъяренной лошади, был силен, ибо страх этот впитывался в них с молоком матери. До этого момента селяне до конца не осознавали, кто этот человек, пусть им и объясняли, что он поможет, спасет, защитит. Они как безропотное стадо овечек уселись посреди улицы не потому, что знали это наверняка, и даже не потому, что верили ему. Они просто подчинились Порозову, приказавшему это сделать. Сила – вот чего они беспрекословно слушались. Зато теперь непосредственная опасность миновала, люди стали задумываться, кто на самом деле их спасает, и страх отчетливо отпечатывался на их лицах… Оболонский чуть заметно криво усмехнулся и отвернулся – он привык к такой реакции. А точнее сказать, именно к такой реакции он и привык. Благодарность, дружеское расположение, участие и поддержка – для него были слишком большой роскошью.
Подкова уселся посредине магической фигуры, широко расставив ноги, поставив локти на колени и устало опустив голову в ладони, толстая войлочная шапка, покрывавшая его голову, грязная, заляпанная кровью, сдвинулась на затылок и шею. Рядом прилег Стефка, вытянувшись на земле и безразлично, опустошенно глядя в небо. Лукич поспешно рылся в своей огромной сумке, вытаскивая стеклянные пузырьки и бесформенные мешочки, а потом вкладывая их обратно. Что он искал? Порозов молча обошел жбаны с водой, завернутый в тряпицы хлеб, переступил через лежащего Стефку и присел рядом с Константином. Тауматург сидел, обхватив себя руками и пытаясь унять дрожь – давало знать действие яда оборотня. Лихорадить будет еще пару часов. И это в лучшем случае, если снадобье, когда-то приготовленное Лукичем, еще действовало.
– Что дальше, чародей? – голос Алексея был негромким, уставшим и хриплым.
Обычно ведьмакам не требовалась помощь. Они были сами по себе – уверенные в себе, способные управиться с любым оружием, умеющие выживать в любых ситуациях, натасканные убивать любую бестию. Они не страшились ни тварей, ни людей. Но магия была за пределом их умений.
– Ждать, – тихо-безжизненно ответил Оболонский, глядя вдаль, на пустынную улицу, – Если в деревне осталась хоть какая-то живность, она заразится в ближайшие часы. А к утру умрет. Надеюсь, нам не придется сидеть здесь дольше. Как солнце встанет, выйдем отсюда и сожжем трупы. Заразы больше не будет, если не будет тех, кто ее переносит. Через несколько дней, если нам повезет, выйдем отсюда живыми и здоровыми.
Порозов кивнул. Обвел глазами испуганно замерших на другом конце магической фигуры селян, взглянул на закатное небо и еще раз кивнул.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
