У каждого человека есть своё главное. Инна — страстная. Страстно любила Геннадия. Страстно желала ребёнка. Страстно любит Руслану. Одно чувство владеет Инной в эту минуту. Теперь ей любить некого. Что я могу предложить ей: чем Инне жить?
— Она плачет, помнишь? У её матери восемь ножевых ран, мать умирает. Помнишь, что Римма сказала? Девочка зовёт маму. У неё нет ни бабушек, ни дедушек. Поедем возьмём девочку.
Инна садится.
Глаза у неё — глаза рыбы на берегу.
— Римма поможет нам, она обо всём договорится.
И Инна встаёт. Я пишу маме записку Мы едем к Инне за её вещами и позвонить Римме.
Римма диктует свой адрес.
А в это время моя мама звонит Ангелине Сысоевне.
Глава пятаяПовиснуть на стуле в чужой квартире, когда вот сейчас, в восемь тридцать утра, мать с отцом встают и звонят Сонюшке, не знающей и не ведающей о том, что Валентина ночует у неё. Но подойти к телефону — остановить разговор родителей с Сонюшкой — сил нет.
Всего полчаса дано ей на решение задачи.
В спасатели она не годится. Она хочет стать химиком, а в свободное время играть в драмстудии…
Климушка был нужен в школе, когда под электрическими разрядами, исходящими от него, она росла и в себе ловила чуткие «точки», подключавшие её к высоковольтной антенне — к электричеству Природы, когда познавала саму себя и в себе находила отзвук сигналов, посылаемых Климушкой.
Но… аттестат об окончании школы — знак нового пути. Климушка, здание школы с запахом пыли — Прошлое.
Перед выпускным балом Сонюшка сказала: «Я приглашу Климушку на белый танец».
Климушка не пошёл танцевать с Сонюшкой, простоял с директором, а на следующий — пригласил Валентину. Поймал в сеть оголённых электрических проводов и — пустил ток.
Она не знает, чего хочет больше: быть химиком или актрисой.
Та минута — проверка: тебя выведи на сцену, играй! Ты можешь заблокировать путь току: не распустить слюни, не потечь патокой по мужскому сильному телу, не размазаться медузой. Можешь упереться ладонями в суматошно стучащую грудь и отодвинуть её, чтобы было много воздуха между телами — между поколениями. Если актриса, играй.
— Я не умею танцевать, — не актрисин, жалкий лепет.
— Умеешь. Ты очень хорошо танцуешь.
— Вот Сонюшка…
— Сонюшка манерна.
— Неправда! Сонюшка естественна, Сонюшка открыта, добра и чувственна.
Сейчас, когда она размазана по стулу в пустой квартире Климушки, Сонюшка мстит ей за выпускной вечер: говорит родителям, что их дочь у неё не ночевала…
Наверное, мама с папой звонят одноклассникам, всем по очереди, по списку, висящему на стене над телефонным аппаратом. Рано или поздно доберутся до Виктора.
Что скажет им Виктор?
Валентина встаёт и идёт к телефону.
Занято.
Набирает снова и снова.
Скорее дойти до дома, чем дозвониться, но она ещё и ещё раз набирает номер — она не готова к встрече с родителями.
Мама сядет очень прямо. Когда ей не по себе, она сразу садится и выпрямляется, и смотрит прямо перед собой.
— Что с тобой случилось? — спросит мама.
А по телефону небрежным тоном можно сказать: «Я жива. Я в порядке. Я ещё девушка. Идите спокойно на работу. Вечером поговорим». И — подпустить усмешку — окраской правды.
Сонюшка отомстила за выпускной вечер.
Занято. Родители звонят всем по очереди, по списку.
Глава шестаяНаконец мы с Инной добираемся до дома Риммы Сироты.
— Поедем после «мёртвого часа», — говорит Римма. — Там надо быть в четыре. — Она говорит громко и чётко. — Если девочка понравится, можно начать оформлять документы. Вы хорошо обдумали? Сумеете вы стать девочке матерью? — спрашивает Сирота.
Инна встаёт и смотрит на Сироту.
— Инна хочет сказать, она приехала за девочкой, — говорю я за Инну. — Инна хочет сказать, она постарается.
— А она — немая? Почему вы говорите за неё?
— Когда Инна волнуется, у неё пропадают слова. Она очень много пережила в своей жизни. Она очень страстно всё переживает.
Что я бормочу? Страстно всё переживает? Не справится Инна с девочкой. Я недовольна собой, Инной — мы жалки перед уверенной в себе, красивой женщиной. Нужно объяснить ей получше, а я вдруг спрашиваю:
— А у вас есть дети?
Римма удивлённо смотрит на меня:
— И дети, и муж. Почему вы спрашиваете?
Я пожимаю плечами — не буду же объяснять Римме, что думала: в женском движении почти все лесбиянки.
— Если у вас всё в порядке, почему вы пошли в женское движение? — лепечу я.
Она молчит долго, я расцениваю её молчание как приговор моей бестактности и уже готова просить прощения, а она говорит:
— Я-то счастлива, но столько несчастных женщин, пытаюсь помочь им.
— Вы такая хорошая? — говорю я новую бестактность. — Обычно счастливые не видят несчастных. Как же вы можете понять, что чувствуют они, если вы счастливы, а они несчастны?
Теперь не удивление — любопытство в её лице.
— Разве вам не жалко плачущего ребёнка, хотя вы в данный момент не плачете и вы не ребёнок? Вы же хотите помочь ему! И вы сами… разве вы не приехали с Инной, чтобы помочь ей! У Инны беда, Инне плохо, вы спасаете её, разве нет?
— Я могу понять её, потому что…
Странный получается разговор. Я вовсе не хочу рассказывать Сироте о своих проблемах.
— Потому что вы тоже что-то пережили. — Сирота встаёт и идёт к плите. Она не поворачивается к нам, из чего я заключаю, что с её лицом не всё в порядке и она не хочет показать нам это.
Тишина стучит маленьким красным будильником.
Римма везёт нас в детский дом на своей машине. Машин в потоке много, и мы часто останавливаемся.
Не увидели, прежде услышали — обвал крика. Детский дом, обнесённый забором, плывёт в крике: дети не гуляют, орут.
— Я боюсь, — говорит Инна.
Римма опускает руку, уже протянутую к звонку.
— Чего? Того, что вам не понравится девочка?
— Я боюсь умереть.
— Что-о? — И Римма и я смотрим на Инну не понимая.
И Инна говорит захлебываясь, точно утонет сейчас:
— Не одна она такая, там много таких, мне жалко всех.
