Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152
Я не хочу больше маршировать! Ходить строем! Я уже находилась. Я не хочу больше революции! Я напилась ее красной крови. Меня этой кровью – сызмальства – с ложки кормили. Красной голодной кашей; а врали, что сытнее нет. Я не хочу больше парадной музыки отца. Эти бодряцкие краснознаменные марши по радио. Песни о Ленине. Певец распахивает зев перед микрофоном: он поет о том, что Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой. Ленин и в горе, и в радости. А вы знаете, что тайком, по ночам, пишет мой папа?
Он пишет симфонию о смерти.
Она так и называется, я помню: «Смерть и Сияние».
Какое, к черту, сияние?! Придут с обыском, а музыку не узнаешь в лицо. Нет улики. Никто не поймет черные точки, слепые закорючки, изогнутые кабацкие, пьяные, казнящие крюки. Черные воробышки нот на проводах-нотоносцах, молчите, не чирикайте! Ордер на обыск, да не обыщете. Музыка не дастся в руки. Отец стоит, руки растопырив по-детски, придурковато улыбается: да я что? Да я ничего. Сижу, работаю! Вот лампа горит! По старинке, керосиновая. Вы что, товарищ, с ума сошли, у нас же теперь электричество дешевое! Вон и абажур у вас!
Да я, знаете, керосин люблю как пахнет, ха-ха.
А это кто в дверях?
А это моя дочка, доченька. Она тоже музыкант? Нет, к счастью, она не музыкант. Она плавает в бассейне, занимается легкой атлетикой и ходит в художественную школу. Первое место в беге на тысячу пятьсот метров на школьной олимпиаде города Горького. Она стайер. А вы, товарищ Касьянов?
Что?
Вы тоже стайер?
Да. Всю войну пробежал. С автоматом наперевес. Что вы ищете в этом ящике? Не троньте! Это письма моей покойной жены. Вы же женаты, товарищ Касьянов! Да. Вторым браком. А это – первая супруга. Ее… Что «ее»? Что замолчали? Так, письма берем. Если ничего особого не найдем – вам вернем.
Стойте! Отдайте! Сейчас же!
Лейтенант, угомоните товарища Касьянова.
На письменном папином столе – огромные простыни партитуры. На каждой странице – двадцать четыре нотных стана. Как он слышит всю вертикаль музыки внутри себя? Каждый аккорд? Каждый извив мелодии? Он видит смерть, и он видит сиянье. И он до сих пор не ослеп!
Я подбегаю и наваливаюсь грудью на партитурные листы. Косы падают и щекочут музыку, и мажут щетками непросохшие чернила, и тускло горит в лампе керосин, и желтый светляк пахучего огня опять, опять молчит о моей матери. Что случилось с моей мамой? Где она? Она потеряла свободу? Она выбежала на свободу? Кто она? Зачем она родила меня?
Я кричу: музыку не дам! Папину музыку!
Мне кричат: Маргарита, не сходи с ума!
Отец кричит: Боже! Дочь! Кончай скандал! Без истерики!
Ему кричат: товарищ, Бога нет!
Я сползаю со стола на пол. Нотные листы ползут, валятся вслед за мной. Я ловлю их. Они улетают. Потом садятся мне на плечи, облепляют меня. Я беру страницу и гляжу на нее, гляжу в нее, гляжу внутрь черных червячков и муравьев, бегущих по высохшим черным травинкам. Я хочу увидеть между беззвучных нот Бога. Его там нет.
Я поднимаю голову и хочу увидеть среди явившихся среди ночи в дом людей непонятного Бога. Его здесь нет.
Оглядываюсь. Вожу глазами по окнам. Дверь на балкон открыта. Вижу белые гипсовые бутылочки балконной ограды. Тени от белых гипсовых фигур на земле. А скульптуры на крыше. Они радостные и счастливые. Девушка с книжкой. Парень с мячом. Парень с голубем. Девушка с веслом. Кто в спортивных штанах, кто в купальнике, кто одетый. Короткие гипсовые юбки летят по ветру. Что с ними станет через сто лет? Ветер изъест; дожди высекут до черной крови. И упадут, развалятся трухой; и обломки полетят на головы прохожим.
Вскакиваю. Симфония отца шелестит мертвой бумагой вокруг меня. Выбегаю на балкон. Там лунная летняя ночь, там полная веселая Луна, у нее толстая, сытая бабья рожа. Задираю голову. Вцепляюсь руками в балконные перила. Мы живем в доме на набережной; передо мной Волга, ночное заречье, луга и поля, и до меня долетает аромат трав и ягод, и пески раскидываются желто и серебряно, и столько звезд! И ни одной красной звезды.
Я люблю красную звезду. Я выросла под ней. Мне не надо никакой другой.
У моего папы есть орден Красной Звезды. Он лежит в коробочке в секретере. Иногда отец вынимает его и плачет над ним, прикрыв глаза рукой.
Я оглядываю все широкое, вольное, свободное ночное небо. Горький город спит. Люди, что пришли к нам с обыском, застыли. Ждут. Боятся: чего я сейчас отмочу. А может, у меня под ящиком с бельем – на балконе – пистолет!
Пистолет у отца. Трофейный. Ему разрешили его оставить у себя, когда он из армии ушел. Разрешил генерал МВД. За отличную службу и примерное поведение.
Не надо мне пистолета. Я гляжу на небо. Я ищу.
Я ищу Бога. Если Он есть, он сейчас покажется в звездах. В тучах. Выйдет из-за обратной стороны Луны.
Его нет и в небе. Его нигде нет.
Я вижу вокруг себя все и всех, кроме Бога.
Отец перешагивает балконный порог и подходит ко мне. У него странно блестят глаза. Он очень нежно обнимает меня. Я вздрагиваю, когда его рука обхватывает меня. У меня внутри растет и ширится боль. Я пытаюсь мысленно затолкать ее внутрь, не выпустить наружу. Я боюсь закричать. Военный человек оборачивается к подчиненным. Тощенький лейтенантик грубо наступает сапогом на папину рукопись.
– Где ордер на арест? – спрашивает отец ровным спокойным голосом.
Я дрожу в его руках.
– У нас только ордер на обыск. Ложитесь спать, товарищ Касьянов. С вами вопрос решат завтра. Ждите звонка.
– Что вы искали?! – кричит отец вслед уходящим офицерам.
Капитан оборачивается. У него гипсовое лицо.
– У советского композитора всегда есть что найти в закромах.
А потом папа разжал руки, и мне захотелось спрыгнуть с балкона.
Перекинуть ноги через белые гипсовые бутылки, раскинуть руки и полететь.
* * *
– У любви, как у пташки, крылья! Ее нельзя никак поймать!
Синичка кружилась по палате. Обнимала воздух.
– Вот, вот опять, – обритая Саломея оскалилась, – поет и пляшет. Будто не она ребенка своего убила. А мы все. Мы виноваты. А она поет!
– Тщетны были бы все усилья! Но крыльев ей! Нам не связать!
– Эй! Певичка, бесстыжее личико! – крикнула со своей койки Очковая Змея. – Возьми полтона ниже! Брось арапа заправлять!
– Все напрасно, мольбы и слезы… И красноречье, и томный вид! Безответная на угрозы!
Очковая Змея всунула в рот мятный пряник. Плюнула.
– Тьфу! Зуб сломаешь! Опять черствые! День не полежат!
– Куда ей вздумалось, летит! – пела Синичка, счастливо, как в объятьях, закрывая глаза.
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152
