Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
Детский кошмар. Вся моя так печально закончившаяся жизнь – просто детский кошмар. Вытягиваю перед собой руки, упираюсь в угол и понимаю две вещи. Обе грустные. Руки у меня не мальчика, но мужа, и уходят они по запястья в белые светящиеся стены. Умер все-таки и, что еще хуже, – жил… Не очень хорошо жил, раз так умер.
С моста я спрыгнул… Резко, словно неприятный запах, я вспоминаю свою жизнь. Как ватку с нашатырем к лицу поднесли. Прихожу в себя быстро. Но противно-о-о-о… И грустно еще очень, ведь умер же… Точно умер, руки в стены ушли и уперлись во что-то холодное, вроде льда, но намного холоднее. Нет, не лед. Лед тает под теплыми руками, а от этого холода, кажется, тают сами руки. И оторваться сил нет, засасывает… С большим трудом делаю шаг назад, рассматриваю ладони – они такие же белые стали, как стены. Страшно мне… Проклятье, умер ведь уже! Что может быть страшнее? А все равно страшно.
От ужаса я начинаю вытирать руки о залитые виски джинсы. Странно, одежда совершенно сухая, и от нее пахнет вчерашней пьянкой. Божественно… в этом стерильном белом пространстве вчерашняя пьянка пахнет божественно. Жизнью, закончившейся безвозвратно, цветами, небом, луной, волосами маленького сына Славки, Анькиными губами, ветром с моря, дождиком, горячим стейком с кровью, коньяком, виски, яростью, жизнью, жизнью, жизнью… Я тру руки об одежду, хлопаю себя, бью, пытаюсь почувствовать боль – хоть что-то пытаюсь почувствовать. Кручусь вокруг своей оси, бью… Ничего, совсем ничего. Белое все кругом, не за что уцепиться взгляду. Посередине пространства – какая-то мебель, но она тоже белая. Сливается, исчезает. Вдруг я замечаю цветное пятно у противоположной от меня стены. Оно шевелится, оно крутится, непонятно – что это. Я замедляю свое вращение, и пятно тоже тормозится, начинает приобретать форму. У пятна вырастают руки, ноги, пятно имеет лицо, бороду из черных с проседью волос, одежду, обувь… Человек… мужчина. Обычный мужчина моего возраста, но что-то в нем странное есть. Настолько странное, что у меня замирает дыхание и перестает биться сердце. Я все уже увидел, но не могу осознать и принять увиденное. Дело в том, что человек напротив меня – это… это… Это я!
Да, это я, но какой-то странный «я». С дурацкой бородой, худее намного, жилистый, со сбитыми мозолистыми руками, в плохой китайской одежде с вещевого рынка. Работяга такой, человек из метро, с остановки общественного транспорта, человек из большинства. И я тем не менее. Кожей, шестым или двадцать шестым непонятным чувством ощущаю, что я. Ужасное, неловкое, скребущее по нервам ощущение. Как будто инцест, хуже, чем инцест, – святотатство. В ад я попал, что ли? Пытка такая изысканная?
При жизни ненавидел фотографироваться и сниматься на видео. Все эти дни рождения, свадьбы, отчеты о путешествиях… Не нравился себе, как будто меня ловили за совершением какого-то постыдного и интимного ритуала. А вот селфи делал. Вроде ничего получался на селфи. Однажды задумался: почему? И понял: делая селфи, люди неосознанно преображаются, подтягиваются к своему или божьему (неважно) представлению о себе идеальном. А когда не совершают усилие, не смотрят в объектив – на лице в основном проступают ошибки, погрешности, искажения, неправильно прожитая жизнь проступает. Объектив – как глаз божий. Я верю в объектив, а в ад – нет. Если ад существует, то либо я тупой, либо бог.
Зачем мне давать свободу воли, а потом наказывать? Наказывают за нарушение законов и правил. Но нет правил, есть только свободная воля – будь она неладна. Видимо, я просто схожу с ума. Тону в вонючей водичке Москвы-реки. Легкие уже заполнила жидкость, в крови заканчивается кислород, и сжимающийся в последней судороге мозг рождает страшные видения. Не любил смотреть на себя? Посмотри. Возмутись, мобилизуй последние силы организма на борьбу за существование. Я все понимаю: привычка к анализу не покидает меня даже в этом страшном и стерильном месте. Но все равно неприятно. Я и так неприятный тип, а эта моя версия в виде работяги – еще неприятнее.
Быдло он! Я при жизни сильнее всего быдло ненавидел. Утешает, что ему, похоже, тоже нездорово. На его лице проступают отвращение и ужас. Он уставился на меня, смотрит моими глазами, и так все ясно становится. И страшно. А еще мне кажется, что я понимаю его гораздо больше, чем хочется. Мне кажется, я превращаюсь в него и слышу его мысли… Как можно слышать мысли? Уши звуки слышат, а мысли… Черт его знает, что происходит! Чувствую, ощущаю я – непонятно чем – странного бородатого типа, так похожего на меня. Глупый он и набожный, молится вроде как…
* * *
…Господи, Господи, Господи, пресвятая Дева Богородица, отец Небесный, ангелы Господни, помилуйте меня и простите! Грех я страшный совершил, харкнул в ваши божественные лики. Отринул дар, сломался, осыпался, рухнул с этого проклятого моста. Нет мне прощения, гореть мне в геенне огненной вечно, жариться на адских сковородках, потому что я предатель. Вас предал, детей, Женьку и Славку предал, себя предал. Прости меня, Господь всемилостивый! Не рая прошу – небытия. Вычеркни меня, сотри, сделай так, будто меня и не было.
…Свет. Откуда здесь свет? Я не заслужил света. Я и при жизни света белого не видел – все время за баранкой, если не на машине, то под машиной. В масле, в грязи, в копоти и выхлопных газах. Тренировался, видимо, привыкал к аду. Но где же ад? Нет его здесь, свет вместо него. Может, это за то, что верил я в тебя, Господи? Не так, как другие, «что-то там есть, конечно, наверху, но…». Я по-честному верил, по православному, в храм ходил каждое воскресенье, молился… Я ради тебя, Господи, Анькой пожертвовал, или она мною пожертвовала – я не разобрался еще. И, видать, уже не разберусь…
Может, за это мне свет? Но ведь я не выдержал – сломался, осыпался в труху, рухнул с Крымского моста. Не положено таким света. Да и свет какой-то странный, как будто стена изнутри подсвечивается. Нет, две стены. Я стою в углу, образованном двумя светящимися белыми стенами. Мама меня в детстве так в угол ставила, моя бедная строгая мама… Презирает меня и жалеет за то, что я водилой работаю, кур мороженых по магазинам развожу. Ничего не получилось из подававшего когда-то надежды сына. Одно время казалось, на ноги встал, владелец небольшой, но крепкой транспортной компании. А теперь снова за баранкой… Бедная, бедная мама, я и ее предал… Тяжело ей будет.
А может, не умер? Вот стою же вроде, ноги чувствую, воздухом дышу. Может, выловили меня из Москвы-реки вовремя, привезли в больничку, в Кащенко, допустим, поместили в палату для буйных, поэтому и стены белые. Мягкие небось, чтобы башку о твердое не разбил. Сейчас проверю, коснусь стен и все пойму.
Руки, не встречая сопротивления, проходят сквозь стену, и я чувствую нестерпимый жар. Умер. И ад за стеной. Я обжигаюсь об ад, отскакиваю в страхе, смотрю на ладони, а они белые, как огонь. Дую на них, тру о нарядную одежду, которую напялил по случаю самоубийства. Ветровка, на рынке в Париже куплена, еще в хорошие времена. Продавец уверял, что от Пьера Кардена. Руки, побывавшие в аду, ничего не ощущают. И я их не ощущаю, особенно ладони. Хлопаю себя, бью сильно по нарядной ветровке – ничего, совсем ничего. Страшно так: ад за стенкой, не мои бесчувственные руки, белое стерильное пространство вокруг… Я впадаю в панику и начинаю вращаться вокруг своей оси. Вою, грызу онемевшие ладони зубами и вращаюсь. Вдруг замечаю цветное пятно у противоположной от меня стены. Оно тоже крутится, оно явно живое! Сейчас станет понятно, куда я попал.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
