— В том-то и дело, что нет товара. Пустой был фургон.
— Как же теперь его искать? — озаботился Стас. — Покойник ведь не расскажет, где спрятал похищенное.
— Да, спиритические сеансы тут не помогут. — Боровик поскреб затылок. — Ничего, все тайное становится явным. Найдем. Я ребятам сказал, чтобы продолжали прочесывать район.
— Это правильно. Руслан не зря за город ездил. Где-то там у него тайник.
— Вот именно. Кто ищет, тот всегда найдет. Помнишь такую песню?
— Нет, — честно признался Бачевский.
— Зря. В советские времена хорошие песни пели, правильные. Не то что сейчас: блю-блю-блю, ля-ля-ля, как люблю я тебя… — Передразнив неизвестно кого, Виктор Федорович поморщился, словно ему дали понюхать что-то зловонное. — Моральный климат никуда не годится. — Вспомнив, что он не выступает перед избирателями пенсионного возраста, Боровик махнул рукой. — Ладно, ступай, помощник. Мне надо все хорошенько обмозговать.
Демонстрируя, как он станет это делать, Боровик с наслаждением откинулся на спинку кресла и забросил руки за голову.
* * *
Собаки Новомихайловки перелаивались в темноте, затихая ненадолго, чтобы опять начать все заново. Концерт всякий раз открывала какая-то визгливая, истеричная шавка, захлебывающаяся от злобы. Заслышав ее, постепенно подключались остальные собаки, каждая на свой лад: кто басом, кто дискантом, кто часто и оживленно, а кто изредка, лишь бы напомнить о своем существовании. Евгений подумал, что это похоже на скандалы в общественном транспорте. Один заводила способен вывести из себя кучу народа. И, переругиваясь, люди совсем забывают, чем была вызвана ссора. Продолжают по инерции. Реагируя на общую раздраженную атмосферу.
Из воображаемого автобуса мысли Евгения перенеслись в барак. Там тоже случались перепалки, но, как правило, они заканчивались быстро. Словесные ссоры неизбежно перерастали в драки, потому что сносить оскорбления на зоне нельзя. Либо ты переходишь в низший разряд, либо отстаиваешь свои честь и достоинство. Третьего не дано.
Евгений, сидящий на деревянном крыльце, машинально провел пальцем по шраму, пересекающему глаз. Никогда, даже в страшных снах не могло привидеться ему, что на воле царят гораздо более жестокие нравы, чем в заключении. Прошло всего несколько дней, а Евгению уже пришлось убить двух человек. Хорошо, что на выстрел никто не прибежал. Марина потом объяснила: на соседней даче живет отставной полковник, который примерно раз в неделю напивается и начинает палить из пистолета по мишеням на заборе. Местные привыкли к шуму и перестали обращать на него внимание.
Евгений покосился на лопату, прислоненную к крыльцу. Рожкова он закопал неглубоко, но в надежном месте. За огородом была когда-то выгребная яма, в нее-то майор полиции и отправился. Мысли о его смерти чувства вины у Евгения не вызывали. Он мог бы ежедневно убивать по одному такому ублюдку и спать с чистой совестью. Хотя нет, надоело. Депутата Боровика лучше изобличить и передать в руки закона. А потом поскорее забыть обо всей этой мерзости.
Евгений повернул голову на скрип открывшейся двери. Марина вышла на крыльцо в тапках и ночной рубашке. Больше на ней ничего не было. Евгений почувствовал призывные вибрации, исходящие от женского тела.
— Уснул? — спросил Евгений, имея в виду Антошку.
— Да, — сказала Марина. — Как убитый.
Это было неудачное сравнение. Евгению оно не понравилось.
— Ты завтра скажи сыну, что ему все приснилось, — посоветовал он.
— Уже сказала, — ответила Марина.
— Поверил?
— Пока не совсем. Но если повторять часто, то поверит.
«Да, — подумал Евгений. — Так устроены дети. А разве взрослые устроены иначе? Я все время кому-то верю, а потом эти люди меня подводят».
Он встал, задрав голову к звездному небу, и сказал:
— Поройся в ящиках. Может, найдешь бабушкину икону.
— Уже нашла, — откликнулась Марина. — Спасибо тебе, Женя. Мне так жаль…
— Ни о чем не жалей, — буркнул он. — Что было, то прошло.
— Я знаю. Но все равно хочу исправить. Это возможно?
Марина встала так, чтобы Евгений ее видел, и заглянула ему в глаза.
— Что? — спросил он, оттягивая момент, когда придется ответить на вопрос.
— Ты знаешь, — сказала Марина. — Я тебя предала. Но у меня не было выбора. Ведь Антошка…
— Давай не будем об этом, — попросил Евгений, морщась, как от головной боли. — Говорю же: что было, то прошло.
— Тогда ты должен меня простить.
Это было логичное утверждение, но внутренне Евгений с ним не согласился.
— Я не сержусь на тебя, — произнес он нейтральным тоном.
— Врешь, — сказала Марина. — Но мне все равно. Я от тебя не отстану, пока не добьюсь прощения. Потому что…
Она не договорила и опустила глаза. Евгений смотрел на звезды, словно желая отыскать среди них какую-то свою, особенную.
— Почему? — поторопил он Марину с ответом.
— Люблю я тебя, — сказала она.
Ее слова прозвучали обреченно. Как признание в тяжелой, неизлечимой болезни.
Никак не отреагировав на них, Евгений сказал, что ему пора ехать.
— Куда? — спросила Марина.
— Еще не все закончено.
— Останься, Женя. Мир не изменишь.
— Я так не считаю.
Он медленно спустился по ступенькам. По-прежнему стоя на крыльце, Марина окликнула его:
— Женя!
Он дошел до калитки и только тогда оглянулся:
— Что?
— Не бросай меня.
В его голове прозвучал ехидный вариант ответа: «У тебя теперь есть чудотворная икона, которую я тебе вернул. Молись».
Разумеется, Евгений не произнес эти слова вслух. Вместо этого он сказал:
— Мы еще увидимся.
— Ты в город?
Он кивнул.
— Как же ты доберешься туда ночью?
В вопросе прозвучала надежда: сейчас Евгений опомнится и скажет, что остается. Глаза Марины обещали все — все, что он может потребовать и что она может ему дать. В них отражались крохотные звездочки. Но Евгений не заметил этого.
— Попутку поймаю, — сказал он и отвернулся.
Когда калитка за ним захлопнулась, Марина вцепилась ногтями в ладони, чтобы не заплакать, но это не помогло. Слезы пролились. Просто их никто не увидел.
* * *
Жанна встретила Евгения так, словно он вышел на минутку — вынести мусор или купить хлеба. Правда, она была полуодета. «Прогресс налицо», — подумал Евгений, проходя в комнату, таинственно освещенную компьютерным монитором.
