– Не нужно тебе так часто прикладываться к вину, – говорил египтянин. – Оно того не стоит, у тебя печальный вид и серый цвет лица.
– Твоя вода все скроет. У меня полно тревог…
– Э, друг мой, а у кого их нет? Представь, что управляющий Некрополем удвоил нам расценки на коллективные могилы! Это не говоря уже о судебных процедурах: только на прошлой неделе по требованию двух заимодавцев у меня забрали две мумии! А я уже полностью завершил работу над первым телом. Если не остановят наших жрецов, то они будут преследовать мертвых даже в могилах!
Выбежавшие из клеток кошки настойчиво мяукали, кружа вокруг беседующих мужчин.
– Мне кажется, твои коты слишком тощие.
– Конечно! Они же из питомника, сидят взаперти и не могут бегать за крысами… К счастью, начальство разрешает давать им в пищу внутренности их родителей! Но ты ко мне пришел не для того, чтобы говорить о кошках. Сдается мне, что твоя маленькая принцесса больше не царица. Мы потеряли Кирену?
– Потеряно все. Едва император сошел на берег Ливии, сразу же отправил двух посланцев в Кирену с приказом командиру легионов двигаться в сторону Египта. Но двоюродный брат Октавиана отправил ему в ответ отрубленные головы гонцов, ничего не объяснив… Небольшое замечание: если военные продолжат в таком духе, то больше не останется посыльных! И все-таки меня мучает вопрос: как эти типы из Кирены узнали об исходе войны раньше нас?..
– Наверное, ветер им помог. Римлянин Царицы потерял поддержку богов: они его больше не любят. Даже морской ветер против него! В таких условиях не стоит упорствовать… Вероятно, он это понял.
– Понял? Хотел бы я знать, откуда у тебя такие сведения!
– От одного из его друзей, Аристократа, профессора риторики. С того времени как римский флот во главе с «Аполлонией» вернулся ни с чем, я много раз встречался с Аристократом: мы обсуждали кое-какие вопросы по поводу бальзамирования его слуг. Что касается его самого, то я посоветовал ему обратиться к моему коллеге Пашу: я не уверен, что царские философы относятся к разряду слуг. У Пашу своя монополия, и я не желаю судебных процессов! В любом случае профессор торопится покончить с этим – а это значит, что он не многого ждет от Фортуны… Как и Антоний: по словам слуги Аристократа, в тот момент, когда император увидел упакованные в ящики головы послов, он издал такой вопль! Крик дикого ужаса! После чего упал на песок и стал рыть пальцами яму, а затем даже вынул меч, чтобы покончить с собой, но адъютант Луцилий ему помешал. Этот парень был неправ: нельзя противиться воле богов… Ну-ка тихо, животные! А из тебя, котик, если не перестанешь царапать мне колени, я быстро мумию сделаю. Дорогой мой друг, угощайся фасолевой лепешкой, все эти римские истории нас совершенно не касаются.
– Ошибаешься, мой добрый Рампи: если римляне Африки пойдут на римлян Египта, то линия фронта будет именно здесь, в александрийском Некрополе. Будут сражаться прямо на могилах. С кладбища исчезнет спокойствие, умиротворение и надежда на вечность: «Теперь ты мертв, теперь ты заново родился»…
Глава 26
Когда Селена вошла в комнату матери, та стояла перед окном с задернутыми шторами.
Ее привели по приказу Царицы, и она застыла в темноте, не осмеливаясь ни заговорить, ни пошевелиться. По некоторым вздохам, которые издавала мать, Селена смогла догадаться, что Царица плакала. Ирас стояла рядом с хозяйкой и иногда шептала какие-то слова; но из следующих после этого восклицаний девочка улавливала только отрывки: «Ирод», «Сирия», «отчаянный»…
После того как всех детей поселили вместе с матерью в Новом дворце на Антиродосе (на острове без единого деревца, где Селена ощущала себя пленницей), девочка испытывала странные чувства. Словно она была не просто больной, а прокаженной. Когда она проходила по вестибюлю, придворные шарахались от нее, а слуги опускали глаза.
Что произошло? Большое несчастье? Наверное. Находясь в полном неведении, Селена могла представить только такое горе, которое было соизмеримо с ней, несчастье, понятное в ее возрасте. Потеря Кирены и ливийских легионов, политическими последствиями которой уже воспользовались хитрецы, была за гранью понимания девочки.
Маленькой свергнутой царице, которой было девять лет, никто не давал объяснений, и она чувствовала себя униженной этим отторжением, спрашивая себя: может, она дурно пахнет?.. Чтобы успокоиться, она цеплялась за прошедшие события: разве она не была когда-то взволнована переездом во дворец Тысячи Колонн, коронацией в гимназиуме или путешествием в Канопу? Ей тогда тоже было очень неловко, но все закончилось хорошо… Сегодня казнь диоисета, молчание Цезариона, переселение на Антиродос и отстраненное отношение придворных стали теми потрясениями, которые бросали ее к неясным смутным опасениям: может быть, все это было связано с тем, что называется взрослением?
Но в этой мрачной комнате ею снова овладело беспокойство. Почему же здесь так темно? Мать любила все освещать, даже ночью. На улице, впрочем, еще было светло. И откуда этот повторяющийся звук, похожий на тот, что издают водяные часы, – маловероятный шум в царских покоях, практически такой же шокирующий, как абсолютная тишина, в которой он звучал капля за каплей? Ведь в этот вечер не было ни песен, ни флейт, ни кифар – ни одной музыкантши в царском дворце… И вдруг Селену охватил ужас, она зажмурила глаза и чуть было не убежала.
В этот момент Ирас повернулась и увидела ее. Селена услышала, как служанка внятно произнесла слово «принцесса». И когда Царица наконец подошла к ней, то была похожа на ту, какой бывала всегда – улыбающейся и сдержанной.
– Дочь моя! – сказала она, протягивая руки с грацией танцовщицы, отличающей все ее жесты. – Я хочу тебя нарядить. Ты примеришь мои украшения… Шармион, открой же шторы, темно как в могиле! О, а дочка-то подросла… Она почти такая же большая, как брат, но…
– Но не такая красивая, – договорила за нее Селена.
Поскольку она была взволнована и рассеяна, то произнесла вслух то, что, как ей казалось, подумала про себя.
– Не такая красивая? – воскликнула Царица. – С чего бы это? Конечно же нет, ты не менее красива! Ты… другая. Шармион, принеси лампу, сейчас мы вместе изучим все достоинства этой молодой девушки. Разве у нее не прекрасные глаза? Золотой взгляд с легкой зеленью. Бронзовые песчинки в золотом озере. Чудо! Шармион, сделаешь толще линию бровей. И добавишь немного голубого на веки… А нос? О, нос, к счастью, не такой, как у моего отца! Считают, что орлиный нос – признак благородства, но, между нами, у моего отца был ужасный профиль! Я очень боялась унаследовать такой выдающий нос – правда, судя по тому, как мужчины овладевают нами, они редко видят нас в профиль!
Служанки прыснули со смеху, обрадованные тем, что видят свою хозяйку в добром расположении духа.
– Тише, красавицы, не будем засорять уши ребенка! Кстати, а какие у нее ушки? Маленькие, да, идеально. Остается рот. Он стал лучше или нет? Зубы приобретают правильный размер. Губы, конечно, великоваты и слишком пухлые, но со временем это исправится. На мой взгляд, настоящая проблема – это лоб, как думаешь, Шармион? У нее низкий лоб, и на нем слишком много волос, это точно. Откуда эта непропорциональность лица?.. Смотрите, если ей открыть лоб, удалив волосы, и вместо того, чтобы выпускать полукруглые пряди, закручивать их по бокам, то получится очень красивая кукла… Итак, Ирас, ты парикмахер, вот и приступай к работе! Селена, тебе будет немного больно при удалении волос. Но женщина всю жизнь проводит в страданиях, поэтому если ты привыкнешь к боли сейчас, то в будущем получишь больше удовольствий… Большой лоб, моя дорогая, поверь мне: тебе нужен большой лоб. – И, понизив голос, она добавила эту ужасную фразу: – Наши войны не жалеют уродливых детей.
