— Удачи, — улыбнулась Светлана.
— Спасибо. — Дима вышел из зала, покряхтывая под тяжестью чемоданов.
На лестнице послышались голоса. Видимо, Вадим перехватил его по дороге. Через пару минут хлопнула крышка багажника. Заработал двигатель «Понтиака». Следом за тем заурчал Димин «БМВ».
В зал вошел Вячеслав Аркадьевич. Был он задумчив, если не сказать хмур.
— Куда это Дима поехал? — спросила его Светлана.
— На вокзал, — рассеянно ответил Мало-старший.
— Это я уже слышала. А с вокзала?
— Если повезет, то домой.
— А если не повезет?
Вячеслав Аркадьевич присел к столу, придвинул обязательную тарелку каши, взял ложку.
— А если не повезет, — сказал он мрачно, — то в морг.
* * *
К Москве поезд подошел в девять тринадцать утра. «Пивного» толстяка в купе не было. «Студентка» серьезно читала детективчик. Напарница наводила красоту. При свете дня она выглядела очень даже миленькой.
Григорьев умылся, облачился в привычный костюм, дождался проводницу и попросил вернуть их билеты.
— Для отчетности, — улыбаясь, объяснил он.
Билеты были выданы незамедлительно. И хорошо. «Надеясь на лучшее, думай о худшем», — говаривали древние и были совершенно правы. Уже за десять минут до прибытия Алексей Алексеевич и его спутница стояли в тамбуре. На платформу они сошли одними из первых.
Здесь Григорьев отдал девушке ключи, сказал:
— Поезжай домой. Купи по дороге шампанского. Отпразднуем.
Девушка кивнула понимающе. Она никогда не спорила с Алексеем Алексеевичем. Раз Григорьев сказал «сделай так», значит, надо делать без долгих разговоров. В конце концов, именно он беспокоился об их безопасности.
Девушка взяла ключи и направилась к выходу со стоянки, Григорьев же вошел в вокзал. Здесь он спустился в камеру хранения и арендовал ячейку, в которую положил пухлый конверт с очень солидной суммой. Только после этого вышел на привокзальную площадь.
— Такси не требуется? — дохнул ему в лицо молодцеватый тип в грязноватой джинсе.
Такси не требовалось. «Восьмерка» Алексея Алексеевича дожидалась на платной стоянке. Однако, прежде чем забрать машину, Григорьев нашел таксофон, набрал номер пейджинговой компании и передал сообщение: «Для абонента 115529». Сообщение предназначалось Адмиралу. За номером адресата шел номер и код ячейки, в которой дожидался пухлый конверт. Сам Адмирал возвращался в Москву следующим поездом, прибывающим на тринадцать минут позже. В конверте же лежал гонорар за отлично выполненную работу. У них не было оснований не доверять друг другу. Найти хорошо оплачиваемую, вполне безопасную работу нелегко, но еще труднее найти толкового, артистичного, не задающего лишних вопросов исполнителя.
Алексей Алексеевич расплатился за стоянку, забрал «восьмерку» и выкатился на Садовое кольцо. Через час его ждал человек, от которого напрямую зависела дальнейшая судьба разработанной Димой Мало схемы.
Звали человека Петр Андреевич Савинков. Петр Андреевич был горбуном. И не просто горбуном, а горбуном хромым. Физическое уродство здорово испортило его характер, развив все комплексы, которые только можно развить. Резкий голос и дурные — проще сказать, сволочные — манеры довершили дело. Петр Андреевич был абсолютно одинок. В последнее время характер его, и без того не сахарный, испортился окончательно. Врачи подтвердили наличие у Савинкова целого букета болезней внутренних органов. Постоянно сжатая грудная клетка плющила их, как котлеты. Один из врачей в ответ на энергичные, злые, напористые расспросы раздраженно сообщил, что Савинкову долго не протянуть. Год. От силы полтора. Чем и привел Петра Андреевича в отличное расположение духа! Григорьев не любил Савинкова, но был вынужден иметь с горбуном дело. Тот скупал картины, независимо от чистоты их происхождения, а также брал их в качестве залога. Ворованные — неворованные, Савинкову было все равно. Он ничего не боялся, но лишь по той причине, что знал о собственной неизбежной и скорой смерти. В его завещании получателем всех картин значилась Третьяковская галерея. Петр Андреевич спал и видел, как после смерти все газеты хором назовут его «Великим меценатом!», «Настоящим патриотом своей страны!», ну и еще сотней самых разных эпитетов. Савинков готовился к собственной смерти как к празднику планетарного масштаба. По совести говоря, он был готов к тому, чтобы насладиться славой еще при жизни, тем более что слава ему нравилась, но… Здесь существовало одно «но». Чтобы получить свой ломоть славы немедленно, пришлось бы и картины отдать немедленно, а собирание шедевров стало для Савинкова смыслом существования. Петр Андреевич не мог добровольно расстаться с делом всей своей жизни. Нет, что угодно, только не это. Лучше уж после смерти. В весьма внушительной коллекции Савинкова большая часть картин являлась настоящими «алмазами». За сорок с небольшим лет Савинков умудрился собрать немало очень ценных полотен. Три из них и требовались Григорьеву.
Петр Андреевич жил в пятикомнатной квартире старого «сталинского» дома в самом центре Москвы. Точнее, в начале Тверской улицы. Алексеи Алексеевич вкатился во двор и долго искал место для парковки среди роскошных иномарок. В наши дни среди проживающих в столичном центре малосостоятельных практически не осталось. Между лакированно-блестящими «Фордами», «мерсами» и «БМВ» «восьмерка» Григорьева выглядела кухаркой, по недоразумению угодившей на королевский прием. Впрочем, Алексею Алексеевичу было на это плевать. Он знал себе цену.
Войдя в нужный подъезд, Григорьев поднялся на шестой этаж и нажал кнопку звонка. Ждать ему пришлось долго. Савинков никогда не торопился. Хоть обзвонись.
— Чего надо? — донеслось из-за двери.
— Это я, Петр Андреевич, — спокойно ответил Григорьев.
Он намеренно не стал уточнять, кто «я». Ему было прекрасно известно, что на площадке стараниями Савинкова были установлены три миниатюрные видеокамеры. Так что сейчас горбун имел возможность хорошенько рассмотреть Алексея Алексеевича аж с трех ракурсов: через телеглазок, сбоку справа (так, чтобы видеть заодно и оба лестничных марша) и сверху со спины.
— Ты один там? — поинтересовался горбун.
Григорьев только вздохнул и развел руками. Защелкали замки, часто и сильно, с особым смыслом. Наконец створка приоткрылась и в щели образовалась физиономия горбуна, перечеркнутая серебряным росчерком никелированной цепочки.
— Чего не отвечаешь? — спросил подозрительно Савинков.
— А зачем? — пожал плечами Алексей Алексеевич. — Ты будто сам не видишь.
— Вижу я или нет — не твоего ума дело. Отвечать надо, когда спрашивают, — буркнул Петр Андреевич. — «Данаю» привез? — И на утвердительный кивок скинул цепочку. — Ладно. Заходи, раз уж приехал…
Григорьев не обратил на грубость внимания. Если бы Савинков не боялся светить свои шедевры, он бы общался с гостями прямо на лестничной площадке. Ну не любил горбун пускать людей в дом. Прямо терпеть не мог. Однако сейчас речь шла не только о том, чтобы отдать, но и о том, чтобы получить. Причем получить больше. А это в корне меняло дело. Не привези Григорьев «Спящую Данаю», мог бы даже близко к квартире Савинкова не подходить. Несмотря на давнее знакомство.
