– Что случилось? – спрашивает Жужи. – Хочешь радио? Музыку?
– Н-нет.
– Дорогуша, – говорит Ильди, – я буду готовить что-либо другое. Суп?
Но Марина, выдавив улыбку, протискивается мимо двоюродных бабушек и вокруг стола – к маме.
– Что, милая?
– Я…
Она встает рядом, потом всем телом прижимается к маминому плечу, но та, хотя и гладит ее по щеке, ничего не понимает. Да, наверное, и не может понять. Sunt lacrimae rerum[18], думает Марина, и слезы бегут по ее лицу.
Когда все отходят ко сну, Лора в узорчатой поликоттонной ночнушке – леди Макбет Бейсуотерского района – тихонько стучится в дверь Марининой спальни.
Суетливый шум, хлопает ящик комода.
– Войдите, – отвечает Марина, будто директор школы, и Лора украдкой переступает порог. В темноте она садится на край кровати и испуганно улыбается, глядя на пятно черноты – должно быть, волосы. Всякий раз, целуя спящую дочь, она представляет ее убитой на черной от крови подушке. Марина молчит. Лора тянет руку – неуверенно, будто навстречу покойнику.
– Что? – спрашивает Марина. У нее обескураживающе теплая кожа. В глазах маслится отблеск уличного фонаря. – Ты забыла купить теннисную ракетку. Моя слишком старомодная, такими сейчас никто не играет.
– Сходим в «Лиллиуайтс», – шепотом обещает Лора. – Я не хотела тебя будить, только проверить зашла.
Почему Марина не спит? Ей грустно? Она сомневается в маминой любви? Лора могла бы рассказать ей, что такое любовь. Она бы сказала: «Когда мы не вместе, даже думать о тебе почти невыносимо; костяшки пальцев, плечи – все болит, не переставая. Иногда, в автобусе, приходится прятать глаза под солнцезащитными очками. Отпустить тебя в Кум-Эбби – самый ужасный поступок в моей жизни. Ну, почти. А когда ты узнаешь об отце, я опять тебя потеряю».
– Мам, мне пора спать, – говорит Марина.
– Конечно. Прости. Прости. У тебя много уроков? Ты счастлива? Счастлива там?
– Сама знаешь, что много. Я говорила.
– Да. – Она застенчиво гладит Маринину руку под одеялом. Почти все избыточные проявления ее материнской любви продиктованы мыслью, каково ей будет, если она отложит их на завтра, а Марина внезапно умрет. «Условная жизнь» – называл Петер эту робкую разведку территории, о которой нельзя помыслить. Он вежливо удалился, так и не открыв Лоре, куда это может ее завести. Возможно самое худшее: что, если завтра Марину собьет автобус, или (потому что ее маму всегда ужасали истории о подростковых побегах, а неистовая душа дочери внушает ей страх) что, если Марина выскользнет из квартиры и растворится в ночи? Лора ищет в ее лице признаки невыносимой тоски по дому, но Марина не делится чувствами. Единственная зацепка – ее желание, чтобы мама всегда была рядом, но полагаться на это нельзя. В любом случае лучше держать дистанцию. Наверное, думает Лора, этого она от нее и ждет.
«Останься, – думает Марина. – Пожалуйста, пожалуйста, останься». Мама носит затертую до дыр ночную рубашку, которую Рози хочет пустить на тряпки. Марина решает: она ее сохранит. Она придвигает пальцы к руке, которая гладит ее по плечу – ближе, ближе. «Останься со мной».
– Кстати, – неуклюже, как неопытный соцработник, произносит Лора. – Там… там у тебя на полке новая книга по истории, и я подумала: откуда она? – Марина напрягается. – То есть можешь не говорить, если…
– Стоп. Ты что, рылась в моих вещах?
– Что ты! Нет-нет. Я…
– Как же тогда?
– Это не я ее нашла. По-моему…
– Это моя частная собственность!
– Ш-ш. Да, я знаю, но…
– Кто? Жужи?
– Я… Послушай, мне всего лишь нужно узнать, откуда она.
Стремительно откинув одеяло, Марина садится.
– Тебе-то что? – шипит она. – Это личное, мое личное дело. Я не обязана отчитываться.
– Но…
– Ты ничего не знаешь о моей жизни, – говорит Марина плаксивым голосом. – Даже не представляешь.
– Милая… – Лора снова тянется к ней, но Марина отдергивает ногу. – Все совсем не так. Просто я обещала…
– Что? Ты меня обсуждаешь у меня за спиной?
– Я…
– Так вот, не смей!
– Солнышко, ну пожалуйста! Они… я сама не понимаю, почему они так волнуются, – вероломствует Лора. – Наверняка какая-нибудь глупость, но деваться некуда: им не нравится книга или автор. Помнишь, мы говорили об этом в школе: Александр Вайни…
– Он потрясающий человек.
– Хорошо, хорошо. Не отталкивай руку. А ты что, писала ему? Нет-нет, это нормально. Я в свое время осаждала письмами Кристофера Робина, обрывала телефон в его книжном ма…
– Что значит «не нравится»?
– Ну не сердись. Может, это и правда плохая идея – вступать в переписку со знаменитыми авторами. Мужчинами. Хотя вряд дело в этом. Рози… то есть, они этого не одобряют. Лучше не надо. Или это было, когда вы, когда вы встретились?
– Нет, это неслыханно, – говорит Марина. – Господи, да я могу общаться с кем захочу! Я взрослая! Что значит «не надо»? Мне и без этого проблем хватает.
Лора начинает терять способность к сочувствию. Неужели, проносится у нее в голове, она не видит, как ей плохо? Может, единственный ребенок единственного ребенка всегда к этому приходит: замыкается на себе как центре вселенной? Едва ли не впервые за все время, что они живут вместе, Лора чувствует отторжение.
– Милая…
– Слушай, отстань от меня со своими вопросами!
И Лора отстает.
26
Суббота, 18 февраля
– Молоко?
Это даже забавно – все равно что, боясь акул, купаться только в гостиничных бассейнах, а потом взглянуть вниз и увидеть треугольный плавник.
В последний день коротких каникул, который Лора провела, борясь с желанием позвонить Петеру, доктор Алистер Саджен с супругой зашли на чашечку кофе. Фаркаши, возвращаясь с выставки Дюрера, встретили их в метро и пригласили в Вестминстер-корт. Какой приятный сюрприз! Алистер неуклюже откинулся в углу зеленого дивана; Мици сидит на обеденном стуле.
– Я не есть торт, – сообщает она, разглядывая свой миниатюрный синий жакет и высокие каблучки. – Очень жирный. Я хранить фигура, имея столько детей, нем?
Лора с силой прижимает руки к бокам, сдерживая позывы к убийству. Покончить с Мици было бы даже несложно: всего-то и дел, что обхватить ее талию и передавить, как осу.
– А, – говорит Алистер Саджен, – Ло-о-ора, ты так добра.
Трагедия всей его жизни в том, что он не европеец. Алистер произносит Лорино имя с акцентом при каждом удобном случае.
