— О, да ради Бога, прошу вас, умоляю, я был не прав. Это была шутка. Вопрос, о котором я действительно думал, таков: «Почему отец и мать были так несчастны в жизни?» — сказал я, погасив улыбку.
— А что насчет вопроса, являешься ли ты плодом любви?
— Фу, — протянул я, сделав кислое лицо, — плод любви. Если я плод, то, видимо, горький и неспелый плод. Наверно, нет ребенка, который хотел бы родиться, чтобы стать таким.
— Когда ты говоришь «стать таким», что ты имеешь в виду?
Глядя на дядю Чжэчжина, я состроил плаксивую гримасу и сказал:
— Это значит, что человек, потерявший мать сразу после рождения и проживший ровно четырнадцать лет с отцом, который всю жизнь, стоило ему напиться, размахивал перед сыном флаконом с ядом и кричал, что пойдет искать мать на том свете, — упавший с дерева незрелый плод.
— Значит, это неправильный ответ. Потому что нет такой матери в этом мире, которая рожает ребенка, зная, что он останется незрелым плодом.
— Верно. Моя жизнь была сплошь усеяна неправильными ответами. Этот факт я особенно остро, до боли в костях чувствовал во время каждого экзамена, — горько произнес я.
— Скорее всего, неправильным был не ответ, а вопрос.
— Тогда о каком вопросе думает образцовый дядя?
— Вот посмотри сюда, я сейчас как раз читаю кое-что интересное. Текст кажется знакомым, поэтому я почти уверен, что когда-то давно уже читал эту статью. По мнению ее автора, правильный вопрос следующий: почему цветут вишни? — сказал дядя, указав глазами на журнал перед собой.
— Почему цветут вишни? Потому что знают, что я появлюсь на свет. Я правильно говорю, об этом идет речь? Духовный мир образцовых студентов на самом деле лежит за пределами моего воображения, — сказал я, но…
* * *
Почему так красиво цветут вишни? Чтобы дать ответ на этот вопрос, надо было знать следующие факты. Когда от дуновения весеннего ветра белые цветы вишни падают, словно снежинки, лес одевается густой зеленью. Многочисленные живые существа делают свой первый вдох под той зеленой тенью.
Среди них и северные скворцы, которые проводят лето в северной части Кореи. Преодолев далекое море, находящееся в южной части полуострова, северные скворцы прилетают в Южную Корею в середине мая. Самец и самка северных скворцов, построив вместе гнездо, откладывают туда яйца. Когда к концу мая самка высидит яйца, на этот свет один за другим начинают вылупляться птенцы. Самка и самец, объединив силы, выкармливают их в течение примерно восемнадцати дней.
Потом приходит время перевернуть лист календаря, и наступает июнь, когда прохладный дождь то и дело сменяется горячим солнцем, под которым растут и наливаются силой большие и маленькие деревья. Однако с этого момента воспитание птенцов северного скворца является полностью обязанностью самки. Она подлетает к гнезду, удерживая в клюве личинки моли и прочих насекомых, и кладет их в широко открытые клювики птенцов, которые настойчивым писком показывают, что они голодны. Если какой-нибудь любопытный в это время захочет узнать, сколько птенцов находится в гнезде, и полезет на дерево, хорошо бы в этот момент стащить этого любознательного товарища на землю и посоветовать, чтобы он лучше любовался вишней.
Если плоды вишни начинают краснеть, значит, приходит время, когда птенцы достаточно повзрослели, чтобы покинуть гнездо. Теперь самка начинает приносить в клюве ягоды, которые птенцам предстоит искать в будущем самим. Голодные птенцы пищат, раскрыв желтые клювики, чтобы их мать быстрее прилетела и накормила их. Но ее усилия направлены на то, чтобы, используя пищу, выманить их из гнезда. Эта уловка почти всегда срабатывает. Таким способом самка заставляет птенцов делать первые взмахи крыльями.
Наконец, оторвавшись от гнезда, птенцы учатся самостоятельно летать и находить ягоды вишни, которые до этого приносила в клюве мать. Подобно ей они завершают подготовку к перелету на север, преодолев южные моря. Они готовятся к долгому пути, поедая спелые вишни, созревшие на дереве, которое так красиво цвело весной.
Дядя Чжэчжин не был тем человеком, который раскрыл мне причину прекрасного цветения вишни. Она цвела, чтобы сделать крепкими летних птенцов северных скворцов, чтобы те смогли выдержать длительный перелет. Все это я узнал благодаря одной аспирантке, лицо которой казалось размытой точкой на черно-белой фотографии в журнальной статье, которую вспомнил дядя.
Это была молодая девушка, которая в 1968 году занималась окольцовыванием многочисленных перелетных птиц, включая северных скворцов, в окрестностях уезда Ёнчхонгу. Я стал бездумно разглядывать фотографию, которую протянул мне дядя. На ней та девушка, застенчиво улыбаясь, протягивала в сторону объектива фотокамеры ладони, на которых сидели три птенца северного скворца, вытащенные из гнезда. На снимке птенцы поднимали к небу закрытые глаза и раскрывали клювы. Я подумал, что, возможно, как раз в это время их мать летала над головой девушки и жалобно плакала, будучи не в силах покинуть то место.
Я снова и снова смотрел на эту фотографию и без конца гладил ее кончиками пальцев, словно лицо той девушки было передо мной во плоти. Я трижды перечитал статью, не пропуская ни одной буквы, ни одной запятой. После этого я молча встал и, открыв дверь, вышел из комнаты. Коридор, пока еще не освещенный лампами, был темным. В его конце, у окна, стоял какой-то человек и курил, глядя в окно.
Оглянувшись по сторонам и открыв дверь аварийного выхода, я вышел на лестничную площадку. С нее подул холодный ветер. Я сел на лестницу и, обняв руками колени, просунул голову между ними. Временами было слышно, как внизу или наверху лестницы открывалась дверь и кто-то поднимался или спускался по ступенькам. Затем снова раздавался характерный хлопок. Каждый раз, когда где-то открывались или закрывались двери, та дверь, через которую я вошел, тряслась, словно связанная с ними невидимой веревкой. Звуки доносились до меня вместе с порывами ветра. Слушая их, пока они незаметно не исчезали, я сидел, опустив голову, и думал о падающих белых комочках, похожих на белые лепестки цветов. Я сидел так до тех пор, пока наконец дядя Чжэчжин не пришел за мной.
— Вы меня извините, что добавил вам хлопот, но эта женщина, — начал я, имея в виду девушку на фотографии, — совершенно не похожа на меня. Я не умею так улыбаться, я намного чаще плачу, чем смеюсь. К тому же, если говорить о птицах, я их ненавижу во всех видах, за исключением блюда тхондаг[52], — выдал я, подняв голову. Голос слушался меня с трудом. — И все же у вас сейчас чешется язык сказать мне, что она моя мать, так ведь?
— Для начала возьми вот, — спокойно произнес дядя Чжэчжин и, вытащив из заднего кармана носовой платок, протянул мне.
Я вытер им лицо. В нос ударил резкий запах. Носовой палаток был пропитан потом.
— Сейчас я не могу с уверенностью утверждать, что она твоя мать, я только знаю, что у нее была точно такая же подзорная труба, как та, что ты мне показывал раньше. Просто эта мысль пришла мне в голову, когда я прочел дневник твоего отца и вскоре после этого увидел ту статью. Я встречал эту девушку один раз, когда учился в университете.
