Из головы все не выходила случайно подслушанная ею фраза: «Похоть — это очень грустно».
Он согрешил и теперь грустит.
Но ведь секс как смерть — если случился, то уже навсегда.
Нужно было ехать домой, а она все сидела в машине и курила, стряхивая пепел в открытое окно.
Докурив, открыла бардачок и стала перебирать диски. Что бы такое поставить? Бетховена? Нет, Девятую симфонию она лучше возьмет домой. Купит в круглосуточном магазине бутылку водки, ляжет на диван, наденет наушники, врубит «девяточку» и будет пить из горлышка, пока не потеряет сознание. Но что это изменит?
Сколько можно просыпаться, зная, что новый день не принесет ничего, кроме горечи одиночества? Может, растворить в водке десяточек-другой снотворных таблеток? Нет, все-таки пока она не имеет на это права. У нее же Петька… Так какой выбрать диск?
Внезапно проблема музыкального сопровождения решилась сама собой.
— «На пирсе тихо в час ночной. Тебе известно лишь одной, когда усталая подлодка из глубины придет домой», — проникновенно выводила одинокая фигура, появившаяся в арке. — Ой, бля… — арка работала как рупор, — надо ж было так нажраться…
Мысленно принеся извинения соседям, Наташа нажала на клаксон.
Фигура качнулась, и тут же знакомое лицо просунулось в открытое окно ее джипа.
— Наташа! Если б ты знала, как я рад!..
— Садитесь в машину, Анатолий Васильевич, — строго сказала она.
После непродолжительных поисков он обнаружил пассажирскую дверь, открыл ее, упал на сиденье рядом с Наташей и засмеялся:
— А ты заметила, что мы с тобой напиваемся в противофазе? То ты, то я…
— Еще не вечер, — огрызнулась она. — Я вполне еще могу вас догнать.
— А вот это как пожелаешь. Поднимешься ко мне?
— Нет, у меня Петька один в квартире. А вы… не хотите поехать со мной?
Он надолго задумался. Посмотрел на нее, потом отвел взгляд… Наташа испугалась, что он сейчас уйдет, и тронула машину с места, не дожидаясь ответа.
Чтобы не разбудить Петьку, они старались производить как можно меньше шума, но, как всегда в таких случаях, получалось только хуже. В результате опрокинули подставку для сумок, потом Елошевич сел мимо табуретки, и Наташа зашипела на него, как кобра.
Наконец он устроился на своем обычном месте на кухне, попросил чаю и сказал:
— Догадайся с трех раз, с кем я сегодня надирался?
— С Митей, что ли?
— Откуда ты знаешь? — изумился он. — А, тебе, наверное, Санька доложила!
— Нет. Сане сегодня не до того, а больше у нас с вами и знакомых-то общих нет. Так что элементарно, Ватсон.
— Мы с ним поговорили по душам. Думаю, он скоро опять объявится на твоем горизонте…
Ох, напрасно она не купила себе водки! И за что ей такое — сидеть и слушать, как он устраивает ее жизнь! Ну да, конечно, если Наташа с Миллером помирятся, он сразу избавится от угрызений совести.
— А если я не хочу этого?
— Тем хуже для вас обоих. Ты на него злишься, но ты ведь тоже не без греха. Эта фотография, извини, это же просто ужас что такое!
— Правда?
— Правда. Ты женщина, и тебе этого не понять. Твоя фотография патологически развратна! Зачем ты это сделала? Сама подумай, в какое положение ты поставила своего жениха. Вроде сутенера. Вот он и сошел с резьбы.
Наташа фыркнула.
— И не фыркай! А лучше сама позвони ему. Он будет рад.
— Хорошо, — сказала Наташа любезным тоном, — я позвоню. Но ведь есть еще одна маленькая проблемка. Я не только снимаюсь в порнухе, но еще веду беспорядочную половую жизнь. Нужно ему, наверное, признаться, что я с вами трахалась. Иначе будет нечестно.
Елошевич быстро взглянул на нее и тут же уставился в угол.
— Я вообще недостойна его, — продолжала Наташа, накаляясь. — И всегда была недостойна. И вас я тоже недостойна. Я же вижу, что вы стали относиться ко мне по-другому.
— Что мне сделать? — вдруг тихо спросил Елошевич, глядя в угол. — Может быть, ты знаешь? Я на все готов, лишь бы ты забыла ту ночь.
— А я не хочу забывать, — заплакала она. — Я же вас люблю!
— Наташа! Что ты такое говоришь? — Он вскочил со стула и осторожно привлек ее к себе. — Бедная моя девочка!
— Я каждый день думала о вас! — рыдала она. — И пусть вы считаете меня шлюхой, пусть вы захотели меня только потому, что увидели эту чертову фотографию, мне плевать! — Она вырвалась из его объятий, отскочила в угол кухни и оттуда прокричала: — Все равно мне было с вами хорошо! Как никогда в жизни!
— Наташа, успокойся. — Лицо Елошевича резко побледнело. — Зачем ты так шутишь надо мной?
— Шучу? — Она улыбнулась сквозь слезы, и его сердце защемило так, что стало невозможно дышать. — Поверьте, мне не до шуток! Мне еще там, в Североморске, было не до шуток. Неужели вы так и не поняли, что я уже тогда сходила с ума от любви к вам? Неужели не замечали этого? Я каждый день шла к вам домой и загадывала, увижу вас или нет…
У него помутилось в голове. Она признается ему в любви. Разве такое возможно?!
— Бедная моя девочка, — тихо повторил он. — Что ж ты не сказала мне тогда? Я же был тебе другом. Я бы постарался объяснить, что это просто наваждение, фрейдистский комплекс из-за недостатка отцовского внимания… Но ты была такая веселая, вокруг тебя всегда крутились мальчики, я и подумать не мог…
— Я надеялась, что вы увидите, каким я пользуюсь бешеным успехом, и сами обратите на меня внимание.
— Прости меня, Наташа…
Он протянул к ней руки, она сделала шаг навстречу и обняла его.
— Вы ни в чем не виноваты.
— Виноват. Я, взрослый человек, должен был догадаться о твоих чувствах. Но я не догадался.
— И слава Богу. Вы все равно не полюбили меня. — Наташа разомкнула руки и теперь стояла посреди кухни. — И я не для того это рассказываю, чтобы вы меня жалели. Наоборот, я счастлива. Пусть теперь я останусь одна, но того, что было, у меня никто не отнимет.
— Наташа, что ты говоришь? Ты такая молодая, красивая… Почему ты должна остаться одна?
— Да потому, что мне никто не нужен, кроме вас! Как вы не поймете? Но вы не любите меня, и ничего не изменится от того, что однажды вы просто… вожделели меня.
— Ты не права, Наташа. Я тебя люблю, — сказал Анатолий Васильевич. — Ну и вожделею, конечно.
* * *
Елошевич очень стеснялся предстоящих перемен в своей жизни. Утром он произнес перед Наташей речь, в которой многократно упомянул свой возраст.
— Какая разница? — смеялась она. — Теперь вы, как честный человек, просто обязаны на мне жениться. Вернее, ты обязан. — Переход на «ты» после многолетнего «вы» давался ей не сразу.
