Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
Испанцы, потерпевшие неудачу в Нидерландах, были в то время лучшими солдатами, а Испания – самой могущественной державой христианского мира. Инстинкт национальности или религиозный сепаратизм могут с лихвой заменить храбрость и дисциплину, ибо они – достояние всего населения, а не одной сражающейся его части. Возьмем параллельный случай – Италию. Италии на карте Европы соответствует Индия на карте Азии. Она – такой же южный полуостров материка с высоким горным кряжем на севере, южнее которого течет с запада на восток большая река. Сходство усиливается тем, что и Италия в течение многих веков была добычей иноземных пришельцев. Еще недавно она находилась под верховенством, а отчасти и под непосредственным управлением Австрии. Жители ее были менее войнолюбивы, войска хуже, чем у Австрии, Австрия была тут под боком, – и что же? Даже при таких неблагоприятных условиях борьбы Италия освободилась. В сражениях ее постоянно разбивали, но в глубине народных масс чувство национальности было так сильно, и извне она приобретала столько сочувствия, что добилась того, чего домогалась: чужеземцы должны были предоставить ее самой себе. Что касается Индии, то относительно Англии она находится в условиях, гораздо более благоприятных, чем Италия по отношению к Австрии. Численность ее населения превосходит в восемь раз население Англии; она находится на другой стороне земного шара, к тому же Англия не является военной державой, – и несмотря на это, Индия подчиняется английскому игу: мы не слышим о возмущениях. При управлении Индией Англия встречает затруднения, но главным образом финансовые и экономические. Той специфической трудности, с которой пришлось бороться Австрии в Италии, Англия не встречает: ей не приходится подавлять недовольства завоеванной национальности. Разве это не чудо? Разве это не полная отмена общих исторических законов? Разве мы не вправе предположить, что покорность индуса беспредельна и административный гений англичан несравним?
Высказанное мною раньше могло вас отчасти подготовить к ответу, который я дам на поставленный вопрос. В самом вопросе уже имеются два допущения: во-первых, что Индия представляет собою национальность и, во-вторых, что эта национальность была завоевана англичанами; и оба допущения совершенно необоснованны.
Понятие, что Индия представляет собою национальность, покоится на общераспространенной грубой ошибке, искоренение которой является важной задачей политической науки. Живя в Европе и видя постоянно карту Европы, разделенную на страны, которые приурочены к отдельным национальностям, обладающим специальными языками, мы постоянно впадаем в глубокое заблуждение. Мы полагаем, что везде, как в Европе, так и вне ее, где есть страна, носящая особое название, есть и соответствующая ей национальность; при этом мы не стараемся ясно усвоить и в точности определить, что именно называем мы национальностью. Мы знаем, что англичанам очень не хотелось бы, чтобы ими управляли французы, что французам было бы тяжело жить под управлением немцев, – и из подобных примеров выводим заключение, что народы Индии должны также чувствовать тягостное унижение, находясь под управлением англичан. Подобные понятия порождаются умственной ленью и невниманием. Этого нет надобности доказывать, и достаточно просто сказать, что не всякое население составляет национальность. Англичане и французы являются не просто населением определенных стран, но населением, связанным крайне специальными силами сцепления. Взглянем на некоторые из этих связующих сил и затем спросим себя, оказывают ли они какое-либо действие на жителей, населяющих Индию?
Первая связующая сила – это общность расы или скорее вера в общность расы; эта вера, принимая широкие размеры, отождествляется с общностью языка. Англичане – те, кто говорят по-английски; французы – те, кто говорят по-французски. Говорят ли обитатели Индии на одном языке? Нет! Про них можно это утверждать с тем же или даже с меньшим правом, чем про все население Европы, взятое вместе. Так много было говорено филологами о санскритском языке и его родстве с европейскими языками, что, для избежания недоразумения, необходимо заметить, что в качестве связующей силы может действовать только вполне явная общность языка, признаком которой является его общепонятность, а отнюдь не какое-либо скрытое родство. Так, итальянцы смотрели на австрийцев как на иностранцев, потому что те не понимали итальянского языка; ни тому, ни другому народу и в голову не приходило принимать в соображение, что как немецкий, так и итальянский языки суть языки индоевропейские. Между отдельными арийскими языками Индии существует родство, подобное тому, какое существует между отдельными европейскими языками, и различные индусские языки, как происшедшие от общего древнего языка, можно приравнять к романским языкам Европы; потому родство языков бенгали, магаратхи и гуджарати не способствует слиянию народов, говорящих на них, в один народ. Индустани возник как результат мусульманского завоевания, вследствие смешения персидского языка завоевателей с индусским языком туземцев. На юге же полуострова мы встречаем большую разобщенность языков, чем где-либо в Европе, ибо великие языки юга – тамиль, телугу и канарезе – не принадлежат даже к индоевропейским, а на них говорит население, значительно превосходящее численностью финнов и мадьяр, то есть европейское население неиндоевропейского языка.[122]Этот факт сам по себе уже показывает, что название Индии не следует ставить в одну категорию с такими названиями, которые, подобно названиям «Англия» или «Франция», отвечают национальности; его следует скорее отнести к таким названиям, как «Европа», то есть к названиям, обозначающим группу национальностей, получивших общее наименование благодаря физико-географической обособленности. Подобно «Европе», «Индия» есть географическое выражение, и притом выражение, которое понималось далеко не так однообразно, как выражение «Европа». Название «Европа» употребляется почти в одном и том же смысле со времен Геродота, тогда как наше современное употребление слова «Индия» далеко не так древне. Нам кажется естественным, что вся страна, отделенная от Азии громадой Гималайских гор и Сулейманскими хребтами, должна носить одно название. Но не всегда это казалось естественным. Греки имели очень смутное понятие об этой стране; для них слово «Индия» действительно отвечало своему этимологическому смыслу, то есть обозначало область реки Инда. Когда они говорят, что Александр вторгся в Индию, они имеют в виду Пенджаб. Позже они приобрели некоторые сведения о долине Ганга, но о Декане не знали ничего или почти ничего.
При этом и в самой Индии не было потребности, как у нас, давать всей стране одно название, ибо между ее северными и южными частями существует значительная разница. Великая арийская народность, говорившая на санскрите и создавшая брамизм, распространилась главным образом из Пенджаба и шла вдоль долины Ганга, не подвигаясь первоначально далеко на юг. Поэтому и название «Индостан», собственно, принадлежит этой северной стране. На юге, то есть на полуострове, мы находим другие расы и неарийские языки, хотя брамизм распространился и там. Даже империя Могола, в эпоху своего расцвета, не проникала далеко в эту страну.
Итак, «Индия» не есть политическое название – это географическое выражение, подобное «Европе» или «Африке». Оно обозначает не территорию определенной нации или определенного языка, а территорию многих наций и многих языков. В этом лежит основное различие между Индией и странами, подобными Италии, где принцип национальности уже утвердился. Обе страны – и Индия, и Италия – были равно разделены на множество государств, а потому не имели силы противостоять иноземцу; но Италия, хотя и раздробленная политически, оставалась единой в своей национальности. Один язык обнимал всю страну, и из этого языка возникла великая литература, сделавшаяся достоянием всего полуострова. Индия же, как я указал, была столь же мало сплочена общим языком, как Европа в ее целом.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
