От Варварки до Козьмодемьяновской улицы Александр честно и напряженно вспоминал, но так и не вспомнил в небольшом кругу своих знакомых ни одного хотя бы приблизительно счастливого человека.
«Как-то неправильно устроен мир, – тупо подумал он. – Все несчастны. Наверное, скоро все-таки будет революция…»
Глава 18,
в которой Люша продолжает встречаться со своим прошлым, Александр принимает предложение Любови Николаевны и выясняются некоторые «обстоятельства» с обеих сторон Дневник Люши (вторая тетрадь)
Мы гуляем. Я таскаю за собой Степку. Он совсем вырос и пахнет, как пахли мужики у отца в конторе. Меня это смешило в детстве – мужики ушли, а запах остался. Так делают псы. Иногда я даже заглядывала в конторские углы, – может, когда никто не видит, мужики там все-таки потихоньку писают?
Степка носит на руках Камишу. Ему не трудно – она почти ничего не весит. А Степка сильный – когда мы оба были маленькие, он таскал меня на закорках до Удолья и обратно. Иногда даже по два раза в день. Камиша ничего не знает. Она никогда не видела муравейника. Я рассказываю ей про Королеву Муравьев, про ее солдат, показываю ей охранников муравейника с головами как крошечные молоточки. Они встают на четыре лапки, а две передние поднимают вверх и раскрывают жвалы с кислым муравьиным ядом. Крошечные, угрожают нам, огромным, и готовы погибнуть ради родного муравейника. Степка топчет их сапогами, а Камиша, когда ее все-таки ставят на землю, переступает на цыпочках и старается ни на кого не наступить.
На следующий день Камиша сидит на веранде, закутанная в два платка, и рисует акварелью бал у Королевы Муравьев. Тщательно прорисованная роскошь обстановки (я знаю, что Камиша один раз была даже в царском дворце, хотя по болезни и не представлялась государю). Кружатся всякие букашки в диковинных нарядах. Феклуша с открытым ртом стоит сзади с микстурой на подносике (она специально отняла ее у Степаниды, чтобы посмотреть, как итальянская барышня рисует). Жалко, что сгорели мои театрики. Рисовать я не умею, но с театриками я бы показала Камише бал у Королевы Пауков, а потом когда-нибудь, может быть, познакомила бы ее с Юлией. Интересно, кстати, куда она подевалась? Ни Александр, ни Арайя ни разу о ней не упомянули. А вроде родственники и дружили… Может, она померла от злости?
Странно, но Камиша оказалась хорошей наездницей. От слабости она не может сидеть в седле и почти лежит на шее у лошади. И все время что-то ей шепчет. И лошадь (даже моя Голубка!) ее слушается и вовсе не пытается сбросить. Так что если Камишу на лошадь закинуть, то можно довольно удобно возить ее за собой на веревочке. Не надо запрягать громоздкую карету, а в бричке (Эфир быстро бежит) Камиша сразу простужается. Так я провела ее по всей усадьбе. Смешно – на огороде Камиша не могла определить репу, и свеклу, и горчицу и прочее наше, но зато рассказывала Акулине про какие-то итальянские травки – лечебные или для запаха, я не поняла. Даже обещала прислать ей из Москвы семена.
На Камишу в усадьбе смотрят почти как на призрак «покойной хозяйки», и все, под руководством неусыпной Степаниды, оберегают ее от моих возможных «диких» выходок. Странно, как быстро слуги привыкли ко мне обратно. Как будто и не было этих лет. Словно в Синих Ключах сохранялось, как в музее, место для «сумасшедшей барышни», и вот я приехала и снова его заняла.
Синяя Птица без головы-башни выглядит дико и мертво. Александр этого, конечно, заметить не может. Он восстанавливал все хорошо, чистым лесом, но так, чтобы подешевле. Для него ведь это дом, а не птица. А Арайя заметил. Он рассказал: зимой, когда наискосок через поля летит и летит снег, этот дом, казалось, бежит куда-то, сам не зная куда, как безголовая уже курица бежит по двору, хлопая крыльями… Если бы я могла плакать, я бы в этом месте заплакала.
Синяя Птица чувствует, но не узнает меня. Ночью она ползет, и ластится, и стонет утробой. Я кричу по ночам и просыпаюсь от своего крика. Специально сплю в дальней комнате южного крыла, чтобы не пугать Камишу. Она чутко спит и раза три-четыре за ночь закашливается и пьет лекарство.
Я рассказала Камише, она испортила десяток листов, но нарисовала с моих слов погибший в огне витраж с летящей птицей. С цветами было трудно – она смешивала их, показывала на палитре, я тыкала пальцем, а потом все вместе оказывалось не то. Я ей принесла из кухни чашек попроще, поставила рядом: когда злишься, швырни об пол или об стену, полегчает. Да хоть бы и в меня, я с детства увертливая, а у нее рука слабая. Камиша изнемогала от моих поправок, но ни разу не разозлилась. Одно слово – ангел. Я предпочла бы, чтобы в ней побольше человеческого было. Тогда больше надежды.
Один из сыновей дядюшки Лео – художник по витражам. Я восстановлю башню, Синяя Птица снова получит разум и узнает меня.
Мы шли через прошлогодние камыши к берегу Удолья. Золотистая трава тепло шуршала под солнцем, бархатные верхушки бесшумно истекали пушистыми семенами. На берегу я хотела показать Камише гнезда уток. Камиша заснула у Степки на руках. Степка остановился по щиколотку в мокрой травяной грязи и, глядя вниз, спросил:
– Она, наверное, умрет, так?
– Все говорят, – вздохнула я. – И врачи.
– А ты не веришь?
– Ты ж сам видишь. – Я пожала плечами. – За каким чертом мне мертвецов за собой таскать?
– Я тоже не буду верить, – сказал Степка. – Я упрямый. Почти как ты.
– Это хорошо, – согласилась я. – Двое лучше, чем один.
Камиша шевельнулась во сне и поудобнее пристроила чуть зарумянившуюся щеку на Степкиной груди. Степка со свистом выдохнул воздух. Впереди между зубами у него была щель. Он всегда свистел лучше меня. В детстве я ему завидовала и даже пыталась тоже раздвинуть себе передние зубы – палочкой.
К колдунье Липе мы ходили с Груней. Камиша тоже просилась, ей интересна ведунья-знахарка (расспрашивала – есть ли у нее котел с зельем, летучие мыши на стрехах, черный кот?), но мы ее не взяли. И хорошо. Она мыслит и видит, как ее семья, не знаю, как правильно сказать, – акварелями? декорациями для театра? Для нее Липа, лес – это все ж художник Васнецов, Иван-царевич на Сером волке, а если короче, то искусство, и вообще привет Арайе с его космической музыкой. Для нас с Груней – иначе. На Синих Ключах у меня так закружилась голова, что я чуть не сомлела. Какие-то круги цветные перед глазами, крутятся бешено, сливаются между собой… Груня на меня водой изо рта поплевала-побрызгала, я в себя пришла. Груня сказала: Синеглазка в тебе родимые места признала, домой, под землю, отдохнуть на лето пошла. Не поймешь ее, Груню: то ли дразнится, то ли всерьез.
Липа вроде и не постарела – такая же круглая, востроглазая, совсем на колдунью из сказки не похожа. Коты разноцветные ходят туда-сюда, как челнок на ткацком станке. Хвосты длиннющие – кот давно прошел, а хвост еще тянется. Филин Тиша тоже жив, сидит на приступке, глазами лупает. Я ему палец сунула, он зашипел и клюнул. Серьезный!
