Они напоминают людей. Но они больше чем люди (и совсем уж не похожи на тех бледноликих, что населяют далекие, унылые и туманные земли Востока).
Столь велико их простодушие, что кажутся они глуповатыми: застывают при виде самых обычных птиц и ныряют до изнеможения, чтобы поглядеть на рыб. Все приводит их в восторг, все поражает. Но в самый великий восторг и умиление погружаются они при виде женщин: толпой окружили они принцессу Анакаону, а благородную Сибоней даже кто-то — конечно, без всякого злого умысла — ущипнул.
Есть среди них боги старые, главные, и боги менее важные и значительные, какие должны подчиняться первым и прислуживать им.
Сомнений никаких нет: пришельцы — не те злые духи, что обитают в небесах Востока».
Вождь передал послание и вернулся в пальмовую рощу, где как раз в этот момент Гуайронекс велел юным девушкам приготовиться к приветственному танцу.
А иберы тем временем плескались в воде, маняще чистой и свежей. Обсыхали в тени пальм, мягко шелестевших ветвями под прикосновением ветерка.
Полуденный свет слепил. Адмирал близоруко щурил глаза, будто впотьмах искал укатившуюся монетку.
От песка и с поверхности моря поднимался пар. Все плыло, колебалось. Тонкие пальмовые стволы, казалось, затанцевали, стреноженные, в тот момент, когда зазвучали чувственные и напряженные ритмы раковин и тамбуринов.
И тогда сквозь раскаленные завесы воздуха, где человеческие очертания будто расплывались в ярчайшем сиянии, иберы увидели, как движется к ним цепочка девушек. Впереди скользили принцессы. Каонабо, Сибоней, Анао, нежнейшая Бимбу. Грациозно следовали они ритмам тамбуринов.
Волной захлестнуло пришельцев плотное молчание, какое бывает, когда перед придворными появляется папа. Смолкли голоса. Как сетью накрыло всех колдовское очарование увиденного. Смотреть, только смотреть…
Кто-то грубо толкнул слепого ландскнехта Озберга де Окампо, что-то еще бормотавшего, когда остальные будто окаменели в молчании.
— Карамба! Карамба! — прошептал ландскнехт, как всегда погруженный в свой собственный мир.
Анакаона — что за чудо! Кожа цвета корицы и меди. Ноги, летящие в ритме арейто. Как бы в отчаянии, почуяв волю, вдруг убыстряются звуки. Быстрее мелькают бедра принцессы. Бешеный ритм и грация. Чем не праматерь огненных мулаток?
Среди танца развязала Анакаона ленточки своей танги[70]и осталась перед ними обнаженной. Совершенно обнаженной, ритуально обнаженной. Жест-символ: пред лицом новых богов, пред началом нового теогенического цикла вновь обретала она невинность.
Адмирал, презирающий всякую банальную чувственность, с величием, достойным истинного потомка Исайи, отошел в сторону и поднялся на дюну. Там он преклонил колена.
— Аллилуйя! Аллилуйя! — И потаенное воспоминание об Изабелле, сообщнице и вдохновительнице в поисках Рая, пронзило его.
Он почувствовал, что испытаниям его пришел конец. Его колени касались гостеприимного тепла песка, райского песка. И был это Рай Авраама, Исаака, Иакова и — теперь уже без ложной скромности — отныне Колумбов Рай.
Каравеллы бросили якорь в чудесной природной гавани.
Началась нелегкая разгрузка, на берег спускалось все то, что необходимо, дабы один мир переделать в другой.
Бережно переправили большой крест, проделавший все путешествие на носу каравеллы. Доставлявшая его лодка едва не перевернулась.
Крест водрузили на высокой дюне — такая вот радующая глаз Голгофа — среди высоких и стройных пальм. Крест? Да, крест-виселица.
Адмирал держится в стороне от своих спутников. Только сейчас счел он необходимым призвать падре Буиля и падре Лас Касаса. Смотрит, как шагают они к нему по золотому песку в иссиня-черных сутанах — две летучие мыши, сбитые с толку солнечным светом.
— Со смертью покончено, — объявляет им Адмирал. — Мы ступили на земли вечности. Вот Дом, вернее, Сад, откуда был изгнан за свою доверчивость (а виною всему женское коварство) Адам. Пророк сказал: и если пойдете за тем, кто ведет свой род от Исайи, сумеете вернуться туда. И вот мы перешли рубеж. Это меняет наши судьбы и — сомнений нет — судьбу целого мира. Трудно осмыслить сей факт, не теряя присутствия духа. Так будьте же благоразумны, как подобает служителям Господа. Наши люди еще не готовы… Но мало-помалу их замутненные души будут открываться свету истины. Уже есть знаки… Важно, чтобы вы научили их обхождению с ангелами… Пусть не принимают их кротость за неразумие. Ведь было речено: всякий ангел может быть грозным…
Ландскнехт Сведенборг, один из «неблагонадежных», один из тех, на кого и священники и инспектор Короны смотрели с величайшим презрением, принялся с неуместной горячностью кивать головой в знак согласия. Он сидел на песке неподалеку от Адмирала — в своем скандинавском железном шлеме, надвинутом на самые глаза.
Буиль глянул на него грозно, по-инквизиторски, Адмирал продолжал:
— Как сказал Апостол, «по вине одного человека проник грех в мир наш, а следом за грехом и смерть, так смерть пришла ко всем людям». Великая истина! Но теперь дозволено нам возвратиться назад по тропе, ведущей от смерти к блаженному не-умиранию, вернуться в мир, где нет смерти. Господь, видно, любит симметрию: всего один человек погубил нас — Адам, другой (и тоже один) вернет нас в Сад Вечности: полагаю, милость эта дарована мне…
Не забудем слова Творца: «Победившему дам вкусить плодов с Древа Жизни, что находится в Раю». Мы победили суровое море и теперь насладимся наградой…
Но запомните: мы вошли не туда, где находят приют праведные души — умершие, заслужившие вечное спасение. Нет. Здесь обитал человек до грехопадения, до того, как Господь покарал его смертью. Сад Наслаждений. О нем писали поэты… Не о вечной душе следует говорить тут, а о чудесной вечности тела. Нет больше греха! Нет покаяния! Взгляните на наших матросов: самый большой мерзавец улыбается, блаженно прикрыв глаза, слушает щебетание птах, разглядывает обнаженных ангелов, цветки кактуса, озорных обезьянок, которые приветливо предлагают нам бананы, а когда мы протягиваем руку, швыряют в нас орехи… Будь благословен Господь!
И Адмирал с целомудренным бесстыдством праведника преклонил колена, выставив на обозрение клирикам бледный, как у судейского чиновника, зад. А те стояли, ошеломленные известием, онемевшие пред лицом столь дерзновенного вторжения чуда в рутину юдоли слез. Ведь Адмирал, явив реальность Рая Земного, выбивал почву из-под ног у тех, кто всю жизнь творил легенды. Теперь, когда богословие обрушивалось в жизнь, они чувствовали себя несчастными воробьями, затерявшимися в тумане. И мысль о том, что Иегова может находиться где-то поблизости, где-то рядом, молнией страха пронзила им души.
Благородный, искренний юный Лас Касас пал ниц за спиной Колумба и принялся истово молиться.
И тогда ему открылась тайна, которую до сих пор знала лишь Сусана Фонтанарроса. Тайна, которую Колумб скрывал под толстыми шерстяными чулками: меж вторым и третьим пальцами на каждой ноге была у него перепонка (как у уток или других животных, умеющих жить и на суше и в воде). Да, Адмирал оказался перепончатолапым, то есть сама природа связала его с морем.
