— У меня? — переспросил Юхан.
— У тебя с головой все в порядке?
— Разумеется! — ответил Юхан чуть громче, чем того требовала ситуация. — Тем более что мне всего шестьдесят девять. Так что я на пятнадцать лет моложе твоего дедушки!
Он понял, что среагировал неадекватно, но, несмотря на это, остался дожидаться своей очереди, и врач сразу вызвал его в кабинет, но это не предвещало ничего хорошего, а тут еще этот взъерошенный чертенок, который сообщает ему, что он выглядит старше, чем ее идиотский дедушка. Дерзости девочки и многократные извинения ее матери разволновали Юхана. Ему было важно уточнить, что он не настолько стар, как девочкин дедушка, и одновременно показать матери, что он по-доброму воспринял эти детские шутки. Он не из тех, кто не умеет смеяться над самим собой или над забавным ребенком.
В тот вечер он сидел на кровати и ждал, когда Май закончит расчесывать волосы. Он подыскивал слова. Не знал, как ей об этом сказать. Он думал: «Она мне поможет. Я болен, и она мне поможет. Я никогда не ставил чувство собственного достоинства во главу угла».
— В чем дело, Юхан?
Май повернулась к нему. Лицо у нее было бледным. Она испугалась.
— Что случилось? Почему ты молчишь?
— Май, появились метастазы. По-моему, это серьезно.
Итак. Он произнес это. Май всхлипнула:
— А что сказал врач?
— От него пахло потом.
— Юхан! — Май рассердилась. — Что сказал врач?
— Он сказал, что это тревожный симптом.
Май заплакала. На этот раз здесь не было ничего театрального. Она положила щетку на подзеркальник, подошла к нему, легла в кровать и свернулась клубочком. Юхан гладил ее по голове.
— Ты должна мне помочь, когда это будет необходимо, — сказал он.
Май посмотрела на него. Глаза, нос и щеки были в красных пятнах. Следы от ручейков слез и соплей.
— Ты о чем? — спросила она надтреснутым голосом. — Конечно же я тебе помогу.
Продолжая гладить ее по голове, Юхан сказал:
— Я хочу сам решить, когда наступит конец. Я не хочу умирать сейчас. Я хотел бы прожить до ста лет, если их можно провести рядом с тобой. Но я прошу тебя помочь мне, когда скажу, что хочу умереть.
Май замерла, глядя на него.
Затем она встала с кровати и ударила его по лицу.
Май треснула его по левой щеке своей гладкой ладонью.
Юхан схватил ее за тонкое запястье, и их пальцы переплелись.
Она снова заплакала.
— Не надо! — прошептала она. — Не надо. Не проси меня. Я не смогу тебе в этом помочь.
После долгого молчания, которое никто из них не осмеливался нарушить, Юхан опустил голову. Он сказал:
— Я никогда не ставил чувство собственного достоинства во главу угла.
После этого на щеке, по которой ударила его Май, начал расти гнойник.
Разумеется, между этими вещами — ударом по лицу и гнойником — не было никакой медицинской связи, но Юхан считал гнойник их общим творением. Рука Май и щека Юхана, встретившись, зародили плод, и у Юхана родился гнойник. Его лицо раскрылось и дало жизнь гнойнику. Гнойник был болезненный и безобразный, он вызывал отвращение. Поэтому, пока были силы, Юхан лежал на боку, чтобы можно было видеть только здоровую половину лица. Но однажды он об этом забыл. И как раз тогда к нему в палату заглянула случайная посетительница, заблудившаяся в больнице, — женщина, которая разыскивала пациента из другого отделения. Юхан привстал в кровати, чтобы спросить, не может ли он чем-то помочь ей. Увидев его лицо, женщина прикрыла рот рукой, что-то выкрикнула — вполне может быть, извинения — и выбежала вон.
Гнойник был его органичной частью, он превращал его в чудовище в собственных глазах, в двухголовое чудовище — одна голова побольше, другая поменьше, — которое пугало людей. Но гнойник был также самостоятельным существом. Он жил своей собственной жизнью. Иногда он был большим и болезненным, цвета баклажана, а иногда бледным и вялым. Он менялся день ото дня, за ним надо было ухаживать и пеленать, как младенца. Из гнойника приходилось выдавливать жидкость, смазывать его мазями и иногда накладывать повязку.
Юхан утверждал, что однажды он проснулся от того, что гнойник кричал.
Когда Май поглаживала гнойник, Юхан говорил ей:
— Мы с тобой вместе зачали его. Я его вынашиваю. Мое лицо раскрылось, чтобы дать ему жизнь.
II. Зеркало
В общей сложности врачи прооперировали его тело семь раз. Они делали рентгеновские снимки и ультразвуковые обследования. Они осматривали его, прощупывали, разрезали и снова зашивали. Они обсуждали его на консилиумах и делали записи в журналах. Юхан Слеттен не был для них кем-то посторонним. Теперь он принадлежал к ним. Он принадлежал к людям в белых халатах.
Рядом с больницей стояли велосипеды, оснащенные детскими сиденьями, корзинами для покупок и большими блокировочными механизмами, которые обвивали колеса. Велосипеды говорили о том, что здесь есть также совсем другие люди. Здоровые. Люди, которые каждый день покидают больницу и уезжают домой, где занимаются всем, чем обычно занимаются здоровые люди. Для Юхана же, который теперь числился среди больных, больница стала домом.
Однажды, когда он прогуливался по больничным коридорам, его остановила женщина средних лет, которая спросила, как пройти к главврачу. Юхан знал, где находится нужный кабинет, он описал, как пройти, подробно и обстоятельно.
Женщина поблагодарила и заспешила дальше.
Теперь Юхан был гидом.
При жизни у него было трое друзей: Гейр Хернес, Одд Карлсен и Уле Торьюссен. Он часто вспоминал Уле Торьюссена, которого из тех троих любил больше всех. Журналист и коллега. К сожалению, его уже нет.
Когда-то давно Уле Торьюссен влюбился в молодую американку с темно-карими глазами и, опьяненный страстью, бросил свое место журналиста в отделе культуры третьей по величине газеты Норвегии, оставил жену и двоих детей (мальчика двенадцати и девочку четырнадцати лет) и переехал в Нью-Йорк, чтобы быть вместе с той молодой женщиной. Они прожили вместе полгода, а потом Уле Торьюссену указали на дверь. Он вернулся в Осло, помирился с женой, которая простила его ради детей. В газете он получил разрешение на должность заместителя по культуре на длительный срок (его старое рабочее место), так что мог содержать себя. Спустя четыре года он умер от лейкемии.
Уле Торьюссен мало что мог рассказать своему другу Юхану Слеттену о времени, проведенном в Нью-Йорке. Он был счастлив, говорил Уле, вплоть до того момента, когда его выставили за дверь. Самый же счастливый день начался ранним воскресным утром в мае, когда молодая кареглазая женщина послала его купить хлеба, кофе и газет.
Влюбленные жили в небольшой квартире на 73-й улице, поблизости от Центрального парка. Та женщина изучала литературу в университете, и они жили на деньги, которые она получала из дому. Уле Торьюссен же читал книги, готовил еду, убирал в квартире и жил на деньги, лежавшие у него на тайном счету, о котором не знала жена.
