Иногда, например, Юхан и Май звонили друг другу на работу. Если Юхан уходил из дому раньше, он часто звонил и спрашивал, что на ней надето. Это была как бы игра. Она знала, что Юхану нравится живо представлять ее себе. Но он не раз обнаруживал — и всегда это было случайно, — что на ней совсем не то, что она описала ему по телефону. Май могла сказать, что на ней голубое платье, а в действительности она была в красных брюках. Такое случалось.
Но лгала она не всегда.
Когда Май было тридцать восемь, она рассказала Юхану, что беременна, но решила сделать аборт. Она согласилась на анализ околоплодных вод, который показал у зародыша отклонения. Юхан стал спорить, сказал, что она не может решать это без него, во всяком случае, это надо обсудить. Какой у нее срок?
— Четырнадцать недель, — ответила Май, отвернувшись.
Позднее в книжном магазине на полке с надписью «Мать и дитя» Юхан нашел книгу, в которой рассматривалась каждая неделя беременности. Он открыл четырнадцатую. Там было написано: «Сердце ребенка перекачивает двадцать восемь литров крови в сутки».
Двадцать восемь литров крови.
Он увидел перед собой двадцать восемь пакетов молока.
Он увидел перед собой сердце.
Но в тот момент он стоял рядом с Май, безмолвно глядя ей в спину.
— Господи, Май! Ты ведь ничего мне не сказала. И я ничего не замечал. В любом случае теперь делать аборт слишком поздно. Ты же носишь под сердцем ребенка.
— Не поздно.
— Ведь это и мой ребенок, — начал было Юхан. Я думаю, он верил в то, что говорил. В тот краткий миг мужества, которое в дальнейшем его покинуло, он действительно хотел ребенка. — Подумай, что ты говоришь…
— Это мое тело, — вспыхнула Май. — Кроме того, налицо отклонения. Юхан, мы зачали ребенка с отклонениями. Я не хочу его рожать. Это грех, но о том, чтобы оставить ребенка, не может быть и речи.
Юхан посмотрел на нее:
— Какая ты бесчеловечная, Май.
— Ты не прав. Черт побери, Юхан!
— Это… аморально. Нельзя же вот так просто…
— Громкие слова! — прошипела она. — И больше ничего. Давай не будем говорить громких слов о вещах, в которых мы не разбираемся.
И тут она заплакала. На мгновение она напомнила ему Алисе, которая часто прибегала к слезам, чтобы закончить перебранку.
— Я не могу жить с мыслью о том, что буду рожать этого ребенка. Не могу, — рыдала она.
Май села прямо на пол и провела рукой по волосам. И прибавила, теперь уже тихим голосом:
— Юхан, ведь ты не смог позаботиться даже о здоровом ребенке. Ты даже об Андреасе не смог позаботиться. Он целиком был на плечах у Алисе, а когда она умерла, остался совсем один. Я не хочу давать жизнь ребенку, которого мы с тобой зачали. Ни здоровому, ни больному.
Это был аргумент, который он по очевидным причинам не мог опровергнуть. Едва заметная, насмешливая улыбка всякий раз, когда его единственный сын произносил слово «папа». Май знала, что надо сказать, она знала, что на него подействует. Мужество ему изменило, и он замолчал.
Юхан замолчал.
А по ночам он думал: «Она могла бы ничего мне не рассказывать. Могла бы сказать, что ей надо в больницу из-за какого-нибудь женского недомогания, нет повода для беспокойства, совершенно обычное дело. Могла бы сказать это с той же непринужденной интонацией, с какой говорила о том, что на улице светит солнце, окно открыто и дует весенний ветерок. Ведь она уже приняла решение. Она не хотела его возражений, его поддержки, его мнения. Она соображала быстрее, чем он, и она уже все решила».
После аборта он забрал ее из больницы. Она молчала, пока они не сели в машину. Тогда она повернулась к нему и прошептала:
— Я не хочу об этом говорить. Этой темы больше не существует.
Глядя прямо перед собой, Юхан вырулил на дорогу.
— Хорошо, — ответил он.
Май все еще смотрела на него.
Юхан поехал в сторону Майорстюен. Он не хотел встречаться с ней взглядом.
— Ты хочешь знать, кто это был? — тихо спросила она.
— Ты же сказала, что не хочешь об этом говорить.
— Да. Но ты хочешь это знать? Я спросила, и они мне сказали.
— Май, я не уверен, что хотел бы это услышать.
— Девочка. Это была девочка.
Эпизод между ними больше не упоминался. Они не говорили о бьющемся сердце. И о двадцати восьми литрах крови в сутки они тоже не говорили. Когда Май исполнилось сорок лет, он чествовал ее как королеву. Завтрак в постель, пикник на природе во Фрогнер-парке и обед в ресторане. А также Юхан подарил ей щенка и маленькое серебряное распятие, которое ей так хотелось. Он не был христианином, но Май любила повторять, что вера никому не повредит — уточнять эту смутную формулировку она не хотела. На ней было длинное голубое хлопчатобумажное платье, а к волосам, которые по-прежнему были белокурыми, она приколола желтую розу. Май выглядела как девушка. Официант в ресторане принял ее за дочь Юхана.
Только когда волосы у нее поседели — а это произошло очень быстро, незадолго до того, как ей исполнилось пятьдесят, — посторонние перестали принимать их за отца с дочерью.
Юхан, однако, выглядел старше своего возраста.
Пока он сидел, дожидаясь своей очереди ко врачу в тот день, все еще не зная о том, что у него «тревожные симптомы», он познакомился с маленькой взъерошенной девчушкой. Она тоже ждала своей очереди на прием вместе с мамой.
Сколько ей лет?
Пять? Семь? Четыре?
Юхан никогда не мог определить возраст ребенка, он не помнил, сколько лет его собственному сыну Андреасу. (Хотя не забывал следить, сколько лет прошло с тех пор, как они разговаривали в последний раз.) Маленькая взъерошенная девчушка, топтавшаяся по комнате ожидания, взобралась на стул рядом с Юханом и громко сказала:
— Я никогда не буду такой старой и морщинистой, как ты!
Мать оторвалась от газеты и бросилась к дочери, на ходу принося многократные извинения Юхану. Он кивнул ей и, улыбнувшись, спросил у девочки:
— И как ты думаешь, сколько мне лет?
Та склонила голову набок и прищурилась, будто хотела показать, что она серьезно задумалась над его вопросом. Какое-то время она разглядывала Юхана, что даже привело его в некоторое смущение. Потом протянула к нему руку, растопырив маленькие пальчики, ногти которых были накрашены облупившимся светло-красным лаком, и погладила его по щеке.
— Ты старше, чем мой дедушка, — сказала девочка. Мать снова оторвалась от газеты, шикнула на нее и извинилась.
— А сколько лет твоему дедушке? — спросил Юхан.
— Ему восемьдесят четыре, — ответила девочка. — И с головой у него все в порядке. А у тебя?
