— А я бы с тобой поехала куда угодно, хоть в спортивный лагерь. В августе мама опять ляжет в больницу, и, наверное, мы в сентябре на курорт уже не поедем.
Она еще будет мне сыпать соль на раны! Я даже остановилась посреди потока спешащих людей, что было небезопасно. Хоть Ева была очень грустна, я все равно не вытерпела:
— Ты что, решила, что я сейчас же должна стать учительницей? — Я говорила с трудом и начала задыхаться. — Это еще когда будет, не сегодня же мне начинать!
— Все равно летом надо где-то работать! Разве тебе это повредит?
— Я тебя знаю. Ты уже придумала для меня работку! Я сердилась, но чем занять каникулы, если нет баскетбола?
— Конечно. Мы поедем с детьми в лагерь, ты будешь вожатой, а я — санитаркой.
Это, безусловно, не противоречило моим планам. Даже ближайшим, которые я намеревалась осуществить немедленно. И, насколько возможно, еще во время спартакиады, пока у мамы, по всем данным, должно быть очень хорошее настроение (если мне вообще удастся ее увидеть, но я уж постараюсь).
Правда, дело немного касается и Милуш. Надо признаться, она ведет весь дом. Ева права: нечего к ней цепляться по мелочам.
На другой день я приступила к осуществлению своих планов. Еву с собой не взяла — с Милуш я ее познакомила, пока достаточно. Тут как раз в общежитие пришли наши ребята и предложили пойти на какую-нибудь дискотеку. Это тоже мне на руку.
Прекрасно, а я пока сбегаю домой, — сказала я.
Ева, однако, захотела снова поглядеть на маленького, она уже купила нашу Милуш тем, что брала ребенка на руки и забавлялась с ним. Но я ей объяснила, что Томаша нельзя оставлять без присмотра.
— Пожалуйста, побудь с ним, тогда я буду спокойна. Надо признаться, теперь Томаша не узнать. Конечно, никаких признаний — не такой Томаш человек (и я тоже), но теперь нет никакого сомнения, что мы дружим. Даже Шеф заметил.
— Позвольте обратить ваше внимание, Фома Фомич, что доска впереди, а Сохорова вам не картина. И нечего, шеф, на нее так таращиться. Я уже поставил в своем блокноте жирную точку.
Ева пожаловалась:
— А я у вас для отвода глаз, что ли? На что я ответила:
— Не беспокойся, окончательный выбор впереди. Теперь самое время напомнить ей об этом.
— Маму можно когда-нибудь здесь увидеть? — любезно спросила я.
Отец удивился.
— А что, разве она когда-нибудь проживала по этому адресу?
Подала голос наша Милуш.
— Ты знаешь, Бара наотрез отказалась ходить со мной на тренировки. Она хочет только с дедушкой. Чем это ты ее так приворожил? — ядовито осведомилась она. Потом обратилась ко мне: — И тебя очень хочет видеть. Она просила разыскать ее на Страговском стадионе. Даже план нарисовала, как ее найти.
Этого только не хватало! Мало того, что я Жирафка, мало того, что не участвую в спартакиаде. Значит, как только я избавлюсь от своих подопечных, меня снова пошлют на стадион?
Не познакомить ли Еву с папой? Пожалуй, рановато.
Тут пришел Любош с малышом.
— Вот глядите: наивысшее достижение моей жизни!
Интересная у тебя служба, Любош. Ты дома чаще, чем в казарме, — заметил папа. — Дай сюда! — С этими словами он вырвал из рук Милуш полотняные штаны, которые она зашивала. В них он ходил на тренировки и, естественно, порвал. — Хватит, сколько можно шить, и так сойдет: они еще годятся, чтобы лазить под машину или работать в саду.
Любош рассказывал:
— Мне удалось узнать, где занимаются младшие группы, но какой-то распорядитель не захотел меня туда и близко подпустить. Такой упрямый осел! Мне даже слезу пришлось пустить, что я год не видел собственное дитя.
— Бару тоже тянет туда, — ответил папа. — Стоит мне пригрозить, что мы не поедем на этот шабаш ведьм, она все готова сделать, даже в комнате у себя убрать.
— Надо же, — удивилась Милуш, — а мне и в голову не приходило. То-то я никак не могу понять, как тебе удается добиться от нее абсолютного послушания.
Никто больше не обращал на меня внимания, и я ушла. При первой возможности я стала разыскивать маму на стадионе.
— Геленка! — заметила меня мама и бросилась мне на шею.
В глазах ее стояли слезы.
С какой бы это стати она плакала? Оказывается, от восторга, что спартакиада в полном разгаре, и у мамы душевный подъем. Теперь главное — держаться, не проговориться о моих спортсменках. Надо справиться, раз уж я даже с нашей Милуш заключила перемирие!
Мама предложила:
— Пойдем где-нибудь посидим, я с утра ничего не ела и умираю от жажды!
Все оборачивается намного лучше, чем я ожидала. Достаточно только взглянуть на маму, и сразу станет ясно, как она закрутилась (она даже похудела, и это ей очень идет). Понятно, она нарочно сказала, что хочет есть, чтобы посидеть со мной. Это надо ценить, и я так обрадовалась, что она ради меня забыла о своих любимых занятиях, что пренебрегла всякими тактическими ухищрениями: как только нам принесли ветчину и сок, я все ей выпалила.
Она слушала очень внимательно и долго молчала. Она продолжала молчать и тогда, когда к ей выложила все до конца, и смотрела мне прямо в глаза. Это было даже неприятно.
— А тебе не кажется, что Ева взрослая для удочерения? — спросила она наконец.
— Ни о каком удочерении речи нет, у нее есть мать. И отец у нее есть, только из-за матери она с ним не видится. Я не очень во всем этом разбираюсь и знаю об их отношениях только со слов Марии. Когда пани Моравкова бывает дома, Мария часто ходит к ней. А еще к нам приходила Женщина — инспектор опекунского совета — ясно, что из-за Евы.
— Как же Мария тебе не объяснила, что нужно для этого сделать? Я даже удивляюсь.
— Но я с ней не говорила, я хотела раньше посоветоваться с тобой.
— Со мной? Странно.
И мама снова посмотрела на меня долгим, непонятным взглядом.
Потом выпила полный стакан сока, облокотилась о стол и спросила:
— А что скажет Мила?
— Я сама боюсь, — призналась я. — Ты лее знаешь ее.
— Да, — сказала мама. — Похоже, я знаю, что она ответит.
Конечно, известно, что скажет Мила.
— Вот новость! Первый раз в жизни Жирафка придумала что-то путное.
— Еще чего! — не удержалась я.
— Опять ссорятся! — засмеялась мама.
Она полулежала в кресле, задрав ноги на стол. На голове — холодное мокрое полотенце. Все это ей очень шло.
— А я-то думал, что ты наконец выросла, — проговорил папа.
— Тебе мало, ты хочешь, чтобы я еще подросла?
— Папа имел в виду не твой рост, а твою зрелость, — сухо и ядовито прокомментировала Милуш.
