Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Он схватил с кровати отчимов военный ремень, глупо спрятал его за спину и бочком попытался проскользнуть мимо, чтобы ему не успели задать больше ни одного вопроса. Не тут-то было — мама довольно грубо впихнула его обратно в комнату и захлопнула за собой дверь.
— Куда ты собрался, я тебя спрашиваю?! — спросила она медленно-медленно, по слогам: она всегда выговаривала слова по слогам, когда по-настоящему злилась. — И зачем тебе, скажи на милость, ремень?
— Ну, мы это… С пацанами… На полчасика… — перепугался мальчик. Там, внизу, его ждали на первую настоящую драку, а тут… И зачем она только пришла? Ну почему, почему ему так не везет?!
— С какими это пацанами? — мать сложила авоськи с продуктами у стеночки и руки угрожающе скрестила на груди. — Уж не с Колькой ли? Чего он внизу топчется?
Мальчик покраснел и замялся.
— Значит, с Колькой… ну-ну. А что экзамены на носу, что Шопена учить надо, это тебя, стало быть, не волнует? Ты вообще умеешь думать своей головой или нет?! Или у тебя вместо головы другое что? С Колькой ему надо, глядите-ка! Шпана твой Колька. Шпа-на, понял? А у тебя выпускной экзамен, да будет тебе известно. Ты, надеюсь, понимаешь, что значит выпускной экзамен? Так что не суетись, все равно я никуда тебя не пущу. Лучше по-хорошему садись заниматься. Ясно?
Мальчик смотрел в пол, молчал и шумно, тяжело дышал — даже очки запотели немного. Внутри у него было холодно, точно в морозилке. «Как же так? — думал мальчик. — Неужели не пустит?» Тогда жизнь для него будет кончена, хоть сейчас ложись и помирай: пацаны ни за что не примут его в компанию, до конца дней своих будут считать трусом и маменькиным сыночком, слюнявым музыкантиком, который ничего не может, даже драться не умеет, — девчонкой в брюках!
— Что засопел? Тебе ясно, я тебя спрашиваю?!
— Ма, меня ждут, — тихо сказал мальчик.
— Что? Что ты там шепчешь? Не слышу!
— Меня ребята ждут.
— Ничего, подождут. Не переломятся. Ты этюд выучил? А прелюдии? У тебя же экзамены на носу, эк-за-ме-ны!
— Ма, я вечером, честное слово! Я выучу! Я даже этюд выучу, он не получается, но я выучу, сто процентов, ну мам, ну пожалуйста! — затараторил мальчик. Он молитвенно сложил ладони на груди и в отчаянии стал смотреть на женщину, со скрещенными руками стоящую в дверях, — на эту совершенно чужую и холодную женщину, которая зачем-то была его матерью и не понимала, ни черта не понимала в жизни, а в груди у него поднималась черная буря — как в сказке про золотую рыбку.
— Я сказала — нет! НЕТ, ты понял? И вообще, заруби себе на носу: пока не выучишь этюд, ты отсюда не выйдешь!
— Я… Я все равно уйду! — выкрикнул мальчик.
— Что-о? А ну-ка давай сюда ремень! Вот я сейчас тебя этим же самым ремнем! Нет, вы посмотрите на него, совсем стыд потерял! — Мать решительно шагнула к сыну.
Это была ошибка, потому что мальчик ловко увернулся и без особого труда прошмыгнул у нее под мышкой. Мать была грузная, где ей было угнаться за ним. Она целилась ухватить его за рубашку, но вместо этого поймала лишь пряжку солдатского ремня, с силой рванула на себя, раня вспотевшие от ярости ладони. Мальчик выпустил ремень, выскочил в коридор и, в сердцах хлопнув дверью комнаты, запер ее снаружи на задвижку. В этот момент он чувствовал себя по-настоящему счастливым и по-настоящему сильным — ведь эта задвижка предназначалась для него, это его вечно запирали наедине с инструментом, это ему полагалось долгими часами сидеть в одиночестве, разбирая нотные знаки и разучивая гаммы! Но теперь все изменилось, пусть теперь она посидит, одна, пусть посидит и подумает над своим поведением !
Проговорив про себя эту последнюю фразу, мальчик рассмеялся, такая она была взрослая, мамина .
— Андрей, ты с ума сошел, отопри сей же час! — прокричали из-за двери. Мальчик молча застегивал куртку и улыбался.
— Андрей! Я кому говорю?! — мать несколько раз ударила в дверь кулаком. Мальчик молча завязывал шнурки.
— Андрей! Ты слышишь меня?! Ты что, ушел?! — мать заколотила в дверь уже ногами.
Мальчик молчал.
— Ну погоди, гаденыш! — с надрывом выкрикнула мать и, кажется, обрушилась на дверь всем своим грузным, стареющим телом. — Я все отцу скажу!
— Он. Мне. Не отец, — отчеканил мальчик. Он наскоро запрятал очки в карман отчимова зимнего пальто, которое до сих пор болталось на вешалке неубранное, и выскочил в подъезд.
Ребят у подъезда уже не было, и он кинулся вдогонку, нагнал на краю городка.
— О, вы посмотрите, кто к нам пожаловал! — ухмыльнулся Колька. — А я уж думал, ты не придешь, четырехглазый. Струсил. Где глаза-то вторые оставил, а?
— Сам ты трус! — взъярился мальчик.
Они было кинулись друг на друга с кулаками, но ребята их разняли, сейчас было не время и не место, намечались дела поважнее.
— Ну ладно, — примирительно проворчал Колька. — Чё так долго-то?
— Да так… с матерью там… неувязочка… — солидно ответил мальчик. — Ремень отобрала.
А потом добавил: «Сука!» И сплюнул себе под ноги.
— Да… без ремня херово! — пискнул кто-то из-за спины, и пацаны нервно рассмеялись.
Погода была сухая и солнечная, небо безоблачное. Снег почти сошел, по кустам вдоль дороги кое-где уже проклюнулись веселые зелененькие почки, но ветер, видимо, дул со стороны Братска — воздух был словно уксусом пропитан и, казалось, налипал на лица и на руки.
— Опять на алюминиевом выброс, — отметил кто-то из старшеклассников и смачно, длинно выругался.
К месту побоища шли кучками человек по пять-десять, поддразнивали и подталкивали друг друга, громко смеялись, ставили подножки. Мальчику очень нравилось чувствовать себя частью этой большой дружной команды — таким же мужиком, как все эти счастливцы, никогда в жизни не занимавшиеся музыкой. В этот момент он любил буквально весь мир — даже свою запертую маму, которая сейчас, наверное, сидит на полу под дверью — такая жалкая, толстая — и плачет, даже соседского Кольку, даже кислый алюминиевый воздух, от которого всегда немного подташнивало. Ему всё-всё нравилось, и он широко, счастливо улыбался, шагая плечо к плечу с другими пацанами. Его не пугало даже то, что он остался безоружным, что перед глазами все плывет, точно смотришь сквозь воду. Он нарочно пошире загребал ногами, поднимая желтые пыльные облака; ему казалось, что пыль — это очень по-военному. Мальчик не сомневался, что сегодня они обязательно наваляют гарнизонным — иначе зачем тогда запертая мать, зачем солнце и первые листья, зачем ощущение собственного всемогущества, зачем вообще всё?
Что бы ни думали эти дети, какими бы благородными чувствами ни были они ведомы, в этом году, как в прошлом, как в позапрошлом, опять получилась драка стенка на стенку — чрезвычайно жестокая и совершенно бессмысленная. Она питалась извечным неприятием чужака, его жизни, которая всегда почему-то кажется много слаще собственной, и ни при чем здесь были ни уведенные велосипеды, ни тем более убитые дети, просто молодая агрессия требовала выхода, просто мальчики обучались нехитрому искусству метить территорию, не подпускать к себе пришлых, будь они кем угодно, даже и представителями доблестной Советской армии. В ход шло всё — кулаки, ботинки, камни, кастеты, нунчаки, перочинные ножи, правил не было, кодекса чести не было — никаких там «двое на одного» и «лежачего не бьют», в этой свалке все средства оказывались хороши, речь ведь шла о своем кусочке под солнцем, а что может быть важнее? Мальчик сам не заметил, как его засосало в самую гущу этого месива, которое началось внезапно, непонятно с какого момента — казалось, еще мгновение назад все они висели на заборе и выкрикивали гарнизонным ругательства одно обиднее другого, и те отвечали, и все это выглядело забавным соревнованием, которое вот-вот закончится, противники подойдут пожать друг другу руки, — а через минуту мальчик уже бился в центре общего клубка, крепко зажмурившись, — нет, не от страха, просто вокруг даже стопроцентно зрячий ничего не увидел бы, кроме пыли и мелькающих рук, принадлежащих неизвестно кому. У него ничего не было, кроме собственных кулаков, в суматохе он даже камня не догадался подобрать и теперь ожесточенно лупил направо и налево, не разбирая, где свои, где чужие. По лбу, по вискам, по подбородку текло — он не понимал, кровь это или пот, ему уже несколько раз прилетело по голове, но боли не чувствовалось, только лихорадочный, заполошный азарт, управляющий до судорог сжатыми кулаками.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
