Пастух ушел. Хотя дверь открылась лишь на мгновение, порыв холодного ветра пробрал меня до костей. Я невольно подумал, что дело, пожалуй, идет к снегопаду.
Арлин шумно отхлебнул сидра, что напомнило мне о моей кружке. Я осторожно отпил глоток и, хотя не ощутил ничего особенного, решил выждать.
— Десять медяков! — передо мной со стуком опустилась тарелка с двумя толстыми ломтями черствого хлеба и тонким, полупрозрачным ломтиком белого сыра. — И верни жетон.
Я вручил служанке жетон и серебреник. Интересно, смогу ли я спокойно съесть то, за что заплатил?
Покосившись в сторону господской половины, я приметил, что Серый маг смотрит на меня. И даже, вроде бы, слегка мне кивнул.
Я отвел глаза, уставясь на кружку в руках Арлина. Лицо мага было непроницаемым, что само по себе являлось достаточным ответом. Но зачем ему вообще отвечать на мой невысказанный вопрос? И почему я склонен больше верить ему, а не тому благодетелю бедняков в белом?
Жуя черствый хлеб, я силился во всем этом разобраться. Тамра, надо думать, назвала бы меня дураком за то, что я вообще сунулся в трактир. Саммелу, небось, ничего не стоило бы заночевать в стойле, вместе с лошадьми. Но как разобраться, кто тут прав?
Дверь снова распахнулась, и очередной порыв холодного ветра развеял накопившееся было тепло.
Послышалось блеяние. Мимо нашего стола, неся на плече тощую черную овцу, прошел давешний пастух. Дверь за ним уже закрылась, и в нос мне ударил отвратительный запах — пастух и его несчастное животное воняли примерно одинаково. От жуткого смрада мне захотелось вылететь на улицу.
Голова Арлина со стуком упала на стол. Кружка его оставалась наполовину полной. Я настороженно прислушался. Плотник дышал.
— Вот овца, милостивый господин, — пастух поставил животное на пол перед белым волшебником.
Овца, видать, расслабившись в тепле, опорожнилась на пол. Трактирщик растерянно уставился на кучу нечистот, потом перевел взгляд на мага.
Антонин улыбнулся и сделал неуловимый жест. Навоз исчез, как и не было, а воздух очистился — в нем остался лишь легкий запах серы.
На миг все умолкли. Даже на господской половине.
Овца снова заблеяла.
— Господин... мне было обещано два серебреника...
— Конечно, добрый человек. Вот они, — Антонин положил две монеты на край стола.
Уронивший голову на стол плотник разразился могучим храпом.
Вытащив из кошеля железный молоток, пастух коснулся им монет. Они остались серебряными.
— Глупо... — пробормотал мой сосед, тот, что доселе помалкивал.
Мне, признаться, было не совсем понятно, почему проверять серебро глупо. Потому что оно получено от мага? Я, пожалуй, спросил бы Арлина, но тот только храпел, сопел да свистел.
Антонин между тем закатал рукава, обнажив руки. Не могучие, как у воина, не натруженные, как у ремесленника, не изнеженные, как у духовного лица. Такие руки могли быть у купца.
— Прежде чем ты уйдешь, друг мой... — начал Антонин.
Пастух обернулся.
— И ты, друг мой... — маг жестом подозвал трактирщика. — Подай два подноса, самые большие, какие найдешь,
— Длинные подойдут?
— Лучше всего, друг мой.
Не знаю, кому как, а мне эти бесконечные «друг мой» порядком надоели.
Между тем маг в сером со скучающим видом попивал из своей кружки, поглядывал то на овцу, то на стену, а потом взгляд его скользнул по простонародным столам, кажется, задержавшись на мне.
Тем временем два здоровенных деревянных подноса были водружены на стол. Женщина с вуалью повернула свой стул, чтобы лучше видеть происходящее, а вот сидевший за столом Антонина воин — тот, что постарше — так и остался ко мне спиной.
Простолюдины неохотно повставали с лавки и сгрудились поодаль.
Пройдя мимо двух господских столиков, эа которыми сидели мужчины в подбитых мехом плащах, Антонин остановился возле подносов и приказал пастуху:
— Положи животное на стол. На поднос.
Пастух повиновался. Овца дернулась, и стол затрясся.
— Смотри! — прошипел мой сосед. Я и без того смотрел во все глаза — как, впрочем, и все остальные в трактире.
Антонин шагнул вперед, а пастух отступил, держа руку на кошельке, куда спрятал монеты.
Белый маг воздел руки.
Я, не знаю почему, закрыл глаза и опустил голову.
Послышался резкий свист. Вспыхнул свет — такой яркий, что резал глаза даже под опущенными веками. Некоторое время я моргал и тер слезящиеся глаза кулаками, а когда наконец проморгался, то увидел на лице Антонина довольную усмешку. Словно у мальчишки-забияки, который сумел задать хорошую взбучку сверстникам.
Джастин выглядел еще более унылым, а все прочие, и простолюдины, и господа, моргали и терли глаза. Кроме женщины в вуали — та смотрела на Антонина. Я не мог разгадать выражения ее глубоко посаженных глаз.
— Ох ты!..
— Вот это да!..
— Ты только глянь!..
Охи и ахи слышались со всех сторон. Я бросил взгляд на стол, где только что находилась овца, и... подобно распоследнему местному простолюдину, который никогда не умывается, глупо разинул рот от изумления.
На обоих подносах дымилась сочная, прекрасно прожаренная и нарезанная ломтиками баранина. По краям подносов были разложены сладкие хлебцы, а овечья шкура лежала, как коврик, у ног Антонина. Маг, улыбаясь, отирал со лба пот.
Стояла такая жара, какая бывала на кухне у тетушки Элизабет, когда та затевала печь хлеб для всех соседей.
Маг в белом улыбнулся трактирщику, а потом и Джастину.
— Вот мясо. Самое настоящее мясо для тех, кому не на что его купить. Что ни говори, — тут он повернулся к Джастину, — а деяния всяко красноречивее слов. Скажи, брат волшебник, что же дурного в том, чтобы накормить голодных?
— Кормить голодных совсем не дурно. Дурно питать их голод.
Я всегда на дух не переносил туманных ответов, и потому слова Джастина мне не понравились. Если он считал Антонина любителем показухи, так бы и сказал. Или пусть открыто заявил бы, что тот служит злу, искушая голодных. Но нет же, этот Джастин только печально улыбался. Интересно, способен ли он вообще на что-нибудь, кроме молчаливого неодобрениями
— Друзья! — обратился Антонин к собравшимся на простонародной половине. — У кого нет денег на мясо — угощайтесь. Каждому, кто голоден, достанется порция.
Голос чародея звучал сердечно и дружелюбно, но еще более завлекательным был запах жаркого.
Первым вышел парнишка в латанной-перелатанной куртке, подручный какого-то торговца. За ним пристроилась худенькая девушка в шароварах, которые были ей велики, и в пастушьем плаще, который был мал. Ну а уж за ними народ повалил валом. Лишь почтение к магу не позволяло беднякам устроить настоящую свалку.
