нежную задницу.
— Не бывало такого, — сказал Локи со смехом. — Хотя с тех пор как он лишился руки, хватка у него уже не та, что прежде. Иное дело Морось — уж она как схватит, так больше не выпустит. Хотел бы я иметь такую пасть и столько зубов, как у малыша Фенрира, многих он еще сожрет, а кого не сожрет, того надкусит, но вот участи его я не завидую[38].
Ласковый скальд
берсерка помнил.
Берсерк доподлинно
с тем был согласен.
Ётун волшебный
ковшом был обижен.
Бубен степенный
в полнеба простерся.
Осень большую
взлелеяла задницу.
Пьяный бездельник
за то был в ответе.
Плакса безродный
непотребно прикончил
Ворога.
— Ну, это еще только предстоит, — заметил Локи. — Хотя иначе, как непотребством, такое и не назвать.
— О чем это ты? — спросил Бьярки, погруженный в свои думы.
— О том способе, каким я намерен исполнить Веление, — отвечал Локи.
— Но ведь ты его уже исполняешь, — сказал Бьярки.
— Еще нет, — промолвил Локи. — Я только торю дорожку убийцы к жертве.
— Ты снова говоришь загадками, — нахмурился Бьярки. — От твоих книг все слова в моей голове разбредаются, как овцы при уснувшем морже. То есть я хотел сказать — при пастухе. Мне стоит громадного труда согнать их вместе. К тому же привычный смысл слетает с них, как желтая листва с осеннего моржа. Вернее, с ясеня. Уж и не разберу, то ли во всяком слове вовсе не осталось смысла, то ли наоборот, добавилось с излишком. А теперь еще и гадай, кто здесь убийца, а кто жертва.
— Возьми троих, — сказал Локи. — Хейд Босоногую, Вальдимара конунга и...
— Моржа? — спросил Бьярки.
— Можно и его, если морж не знал ни отца ни матери, — кивнул Локи. — С чего бы тогда ему обливаться слезами?
— Никогда не видел плачущего моржа, — сказал Бьярки.
— Вот тебе и ответ, — засмеялся Локи.
— Это не ответ, — возразил Бьярки. — Это полная задница.
— А ведь наступит золотая пора, — сказал Локи, — когда о плачущем морже станут слагать песни. «Я человекояйцо, они человекояйца, а я морж. Тебе не кажется, что Локи смеется над тобой? Гляди — лыбятся, как свиньи в хлеву, пихаются... А я плачу»[39]
— К тому времени уже не останется достаточно мухоморов, чтобы такое сочинять, — сказал Бьярки.
— Асы всемогущие, что еще я должен сделать, чтобы этот парень захотел со мной выпить?! — вскричал Локи.
Во всякой обители
есть место хлопотам.
Гроб безраздельно
удерживал скальда.
Норвежец подумал
о зимней стране.
Паршивая ночь
надсмеялась жестоко.
Доска просмоленная
от браги расселась.
Порожний сундук
криком наполнился.
Неподалеку
печалилось лежбище.
Обманутый Локи
моржа упрекал.
— И все же, о каком морже постоянно идет речь? — спросил Бьярки. — Не частый это гость в наших краях. А в моей голове он засел, как топор берсерка.
— Моржи не то, чем они кажутся, — заметил Локи. — По крайней мере, не всегда. Или это было сказано о совах? Или будет? Уж и не упомню.
Должно быть, дремала
Лыжница-Скади.
Эгир[40]зато
ото сна пробудился.
Некая задница
песни горланила.
Враг стародавний
приманивал зиму.
Блистательный конунг
с тех пор заболел,
Сполна обожрался
каким-то дерьмом.
Рука неживая
исправила цену.
Ясень спросил,
усмехаясь похабно:
«Блудная жена воротилась?»
— Блистательный конунг — это про ирландца? — спросил Бьярки.
— Вообще-то я имел в виду Хёнира, с которым мы вас и выдумали, — сказал Локи. — Но ты вправе понимать написанное, как тебе асы на душу положат.
Мертвый пришелец
задорно смеялся.
Но медяку
ошибаться не стоило.
Сволочь пустая
напивалась без роздыху.
Дева дебелая
тому изумилась.
