— Нет, падре, — ответил Гисберт. — Я ученый. К чему все это? Здесь какое-то чудовищное недоразумение и, откровенно говоря, я был вам благодарен, если б вы объяснили это своим людям. С удовольствием остался бы здесь побеседовать с вами, но у меня есть дела. Меня не интересуют теологические темы.
Глаза священника широко раскрылись. Гисберт увидел два очень светлых диска, и в центре — пару черных точек.
— Я говорю не о теологии, профессор, нет, нет… — сказал безумец. — Я говорю о жизни, о простой жизни. Разве это теология — говорить, что человек, который ждет в темноте, кто-то вроде пророка? Разве это теология — говорить, что некоторые вещи, какими бы простыми они нам ни казались, могут открыть нам истину, если мы внимательно в них вглядимся? Нет, профессор, вы ошибаетесь. Теология занимается более значительными темами. Например, выясняет, принадлежала ли плащаница самому Христу. Или выясняет, освобождает ли нас крест как символ от рока. Вы понимаете меня?
Гисберт посмотрел на собеседника с некоторой жалостью. Ему было ясно, что дальнейшие разговоры бессмысленны. Они скоро сами поймут, этот затворник и его люди, что совершили ошибку. Нужно было запастись терпением.
— Повторяю, я говорю о простых жизненных вещах, — продолжал священник. — Есть ли у предметов душа, или же мы видим в них отражение нашей души? Послушайте, я чего-то не понимаю: если вы явились не для того, чтобы ее забрать, какого черта вы тогда здесь делаете?
— Именно это я и пытаюсь вам объяснить, падре, — сказал Гисберт очень четко. — Именно это я и пытаюсь вам объяснить. Произошло недоразумение.
Священник опустил голову на руки.
— Теперь понимаю, — сказал он. — Значит, ваша роль такая же, как у меня. Вы будете драконом, охраняющим сокровище. Сказочным драконом, вы следите за моей мыслью? Вы кажетесь хорошим человеком. Несомненно, вас послали, чтобы я не был один. Никто больше не может прийти сюда. Это как в глубине пещеры. Днем больше света. Раньше я был в другом месте, с окнами и крышей, и потайным выходом. Но некоторое время назад, не знаю, когда именно, меня привезли сюда, где несколько менее удобно. Здесь нет выхода. Если есть желание, можно пройтись по помещению. Оно просторное, и там, в глубине, есть окно. За окном — внутренний дворик, и если хорошо вглядеться, вы увидите, что капли, которые падают с крыши, постепенно долбят углубление в скале. Выберите себе место и устраивайтесь поудобнее. Не бойтесь меня обидеть, можете сесть подальше. Полагаю, каждый человек хочет уйти в себя, побыть один, поразмышлять. Выживете внутренней жизнью? Если это так, должен сказать вам, что вы попали в идеальное место. Я, прежде чем попасть сюда, был обычным человеком. Общение с самим собой, скромные размышления, которым я мог здесь предаваться, превратили меня в человека особого. Кстати, вы читаете по-китайски?
— Да, я профессор синологии, — кивнул Гисберт, уже не глядя на беднягу.
Священник широко раскрыл глаза и медленно возвел их к потолку, как если бы вдруг понял нечто важное или увидел что-то в воздухе.
— А, теперь я понимаю, зачем вас послали! — сказал он. — Вы здесь, чтобы я смог прочесть рукопись.
Сказав это, он приподнял свою сутану. Гисберт с беспокойством увидел сильное худое тело. Что он собрался сделать? Вокруг живота у него был обвязан металлический трос. На тросе была запекшаяся кровь, когда он снял его, рана снова стала кровоточить. Человек вытащил из-за спины сверток, на котором тоже были пятна крови.
— Я выполнил свою миссию, — заявил он. — Враги не смогли ее у меня отнять. Вот она.
Гисберт принял сверток дрожащими руками и прочел сверху: «Далекая прозрачность воздуха». Невероятно. Он осторожно стал разворачивать сверток, глядя на священника. Внутри оказалась старая папка, а в ней — рукопись, написанная черными чернилами, прекрасным каллиграфом. «Далекая прозрачность воздуха. Обо всем, что я видел и не смог рассказать. Ван Мин». Сердце Гисберта Клауса подпрыгнуло в груди, как резиновый мяч. Он вынужден был поднять голову, чтобы перевести дыхание. Вот она. Это и есть сокровище, которое имел в виду бедный священник. По спине у него потекла капля пота. То, что он держал в своих руках, могло изменить течение всей его жизни. Юношеские мечты филолога вновь явились, хотя и смягченные мудростью возраста. Мудростью, которая выше всего ценила наслаждение познанием. Это и была награда за исследования: быть здесь, с этим текстом в руках. Текстом, который очень немногие могут прочесть и понять. Возможно, похитители привели его сюда именно по этой причине, из-за его исследований. Может, его друг, ученый-букинист, рассказал им о нем? Это казалось невозможным, потому что почти все, что Гисберт знал о рукописи, он почерпнул из этих бесед с букинистом. Все было очень странно. Единственное, в чем он был уверен, — в том, что он находится сейчас здесь, в этом темном помещении, ради «Далекой прозрачности воздуха», и на данный момент эта причина показалась ему достаточной. Остальное будет ясно, когда придет время.
Священник, с глазами, огромными, как луны, наблюдал за ним, не двигаясь, молча. Гисберт устроился возле фонаря и начал читать первую страницу рукописи. Он дрожал от волнения. Священник был прав: он был как дракон, охраняющий сокровище.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
На следующий день Нельсон проснулся на животе Ирины. Ему казалось, что мир — это жара на русской даче, икона Андрея Рублева и мелодичное стихотворение Маяковского. Ах, проклятый Маяковский…
Он мог проехать по всему маршруту Транссибирской магистрали на легендарном экспрессе, который отправляется из Пекина, пересекает пустыню Гоби и прибывает в Москву, только лишь протянув руку и прикоснувшись к ней, касаясь подушечками пальцев этого красивого молодого тела, задержавшись на пупке, на ее подтянутом животе, на розовых сосках, проведя ладонью по ее носу и губам. «Если собираешься провести ночь с женщиной, — размышлял он, как эпикуреец, — лучше не пить спиртного». Ирина спала, слегка прикрытая простыней, и он встал бесшумно, стараясь не разбудить ее. Потом вышел в коридор, чтобы позвонить в кафе.
Заказав завтрак, Нельсон сел за рабочий стол, решив продолжить изучение писем своего двоюродного деда, потому что подумал, что, хотя его китайские друзья и собираются прочесть и перевести их, он все-таки может продолжать один, разгадывая содержание каждого. Он полагал, что необходима литературная обработка, чтобы поместить их в свою повесть. После у него еще останется время, чтобы прочитать книги Ван Мина…
«Дорогой брат!
Ихэтуани разгромлены, но дух братства все еще силен. Мы в безопасности. Они устали убивать. Они даже не ищут оружие, потому что поняли, что его уничтожили или закопали. Наша униженная страна должна продолжать свою историю. Рок преследует ее. Но мы не спешим, потому что история идет очень медленно. Большой Кулак возродится, наша мечта снова зарядит ружья. Рассвет услышит, как они палят.
Я отдал священную рукопись. Французский лейтенант спрячет ее в надежном месте, а позднее, когда все это окончится, и мы сможем возродиться, он вернет ее нам. Таково было его обещание. Я ему верю, потому что это писатель. Цельный человек. Он знает наши имена, твое и мое, и поэтому, когда наш посланец встретит его и скажет ему эти имена, он вернет рукопись. Таков был наш договор. Он сдержит свое слово. Отдав ему рукопись, я уехал из Пекина. Я вернулся в Лицзян, чтобы увидеть наш дом, место, где мы оба родились. Я почувствовал желание вернуться сюда, после того как умирал столько раз. Я устал умирать и устал от смерти. Я не хочу больше страданий. Я буду работать в поле. Отец и мать живут хорошо. Я буду заботиться о них. Мы будем гулять по горам и читать твои письма. Все уже не важно. В Лицзяне время остановилось. Ждем тебя каждый день,
