— Ну хорошо, — сказана она, — но у тебя было преимущество, Серафин. Ты мог выбирать. Многие ли могут это сделать?
— Немногие, знаю, — согласился я. — Очень немногие, в таких же условиях, по крайней мере. Сегодня часто эмигрируют из-за насилия, из-за конфискации земель, потому что для простых людей нет работы. Моя страна находится в руках людей, которые презирают ее, вот в чем проблема.
— Куба не лучше, милый, о чем ты мне говоришь. Но я верю в будущее. Кстати, ты умеешь готовить?
— Да, немного, — сказал я. — Почему ты спрашиваешь?
— Это глупость, но мне нравятся мужчины, которые готовят.
Телефонный звонок прервал наш разговор.
— Yes, — ответил я, полагая, что звонит администратор.
— Это Пети, из Гонконга, рукопись уже у вас?
— У меня все очень хорошо, большое спасибо, что спрашиваете, — ответил я ему недовольным тоном; теперь, когда я знал, кто он такой или по крайней мере кем он не является, я мог себе это позволить.
— Не будьте формалистом, Суарес. Рукопись. Как с ней обстоят дела?
— Спросите своего друга Ословски.
Пока я разговаривал, Омайра подошла к окну и закурила новую сигарету. В глубине проспекта, за тонкой пеленой тумана, виднелись огни Дворца народа.
— Я не могу звонить ему, возможно, его телефон прослушивается.
— Тогда имейте терпение.
— Терпение не вечно, — возразил Пети. — Не забывайте, что с помощью одного звонка в Париж я могу устроить так, что вас выгонят с работы, а с помощью второго — что у вас отберут вид на жительство во Франции. Не стоит играть со мной в обмен любезностями.
— Любезностями? Не нахожу в вас ни следа любезности. А ведь вы должны были бы быть со мной любезным.
— Следите за своей речью, — резко сказал Пети. — Вы всего лишь бедняк, с умом, очень подходящим для литературных компиляций. И не забывайте, что вы в моих руках.
— Позвоните мне завтра в это же время, — ответил я ему, уже сытый по горло этим тоном и этим разговором.
Пети не ответил, просто повесил трубку. Омайра продолжала курить, стоя ко мне спиной.
— Ты хорошо говоришь по-французски, — сказала она мне.
— Это был мой шеф, он хотел знать, как продвигается работа.
— Твой шеф? На какой-то момент по тону я подумала, что это твоя жена. Но я тебе верю.
Я не знал, что сказать.
— Не бери в голову, — добавила она, — я тебя подначиваю. Знаю, что это не твоя жена. Я прекрасно знаю французский. Я работала добровольной сестрой милосердия в госпитале в Порт-о-Пренсе.
Сказав это, Омайра встала и пошла в ванную. Я подумал, что настал момент прощаться, и так оно и было. Когда она вернулась, на ней были платье и туфли.
— Проводишь меня вниз?
Я спустился с ней вместе в вестибюль отеля. Служащий написал на карточке «Кемпински», потом мы вышли искать такси.
— Позвони мне завтра в полдень, если сможешь, — сказала она, целуя меня в губы. — Ты так легко от меня не избавишься, это я тебе точно говорю.
Я посмотрел, как она уехала, и после этого несколько секунд пребывал в состоянии, среднем между опьянением и идиотизмом. Омайра была само совершенство. Не знаю, по какому поводу, но я вспомнил слова Ословски: «Когда знаешь, что правильно, трудно этого не сделать». Что-то происходило внутри меня.
Потом я поднялся в свой номер, чувствуя себя абсолютно одиноким, — это чувство, кстати, знакомо мне в совершенстве, у меня по части его несколько докторских степеней. Все, казалось, указывало на то, что история повторится: любить, наслаждаться любовью, а потом страдать. Все, в кого я влюблялся, были эфемерными. Глядя через окно на огни Пекина, я подумал о своей жизни. Или мне все время не везло, или мир плохо устроен. Как прав был Альбер Камю. Почему, черт возьми, он умер таким молодым? Может быть, ответ на мои вопросы находился в одной из книг, которые он мог бы написать.
* * *
Только когда глаза свыклись с темнотой, Гисберт рискнул встать. Пошатываясь, он сделал два шага. Ему показалось, что он разглядел окно, и он пошел к нему, сообразив, что люди, которые притащили его сюда, забрали блокнот. Несомненно, все это имело отношение к рукописи Ван Мина.
Вдруг в комнате зажегся свет, и Гисберт испугался. Потом он услышал голос:
— Вы говорите по-французски?
По голосу можно было судить о возрасте говорящего. Не стар и не молод. Лет сорок пять. Никак не больше пятидесяти.
— Да, — сказал он. — Кто вы?
— Меня зовут Режи Жерар, — ответил голос. — Я священник французской церкви. А вы?
— Гисберт Клаус, профессор филологии Гамбургского университета.
Наступила чересчур долгая пауза. Кто-то пытался понять глубинный смысл его слов.
— Подойдите сюда, — сказал голос. — Вы можете сказать, что здесь делаете?
Гисберт сделал два шага к свету и увидел тень, которая движением руки приглашала его сесть.
— Видите ли, — ответил профессор, — именно это мне и хотелось бы узнать. Какого черта я здесь делаю?
Тень осветила себе лицо фонарем, потом луч был направлен в лицо Клаусу и, наконец, человек протянул ему руку.
— Приятно познакомиться.
— Сказал бы, что мне тоже приятно, — ответил Гисберт, — но, признаюсь вам, это было бы не совсем искренне. Кто те люди, которые притащили меня сюда?
— Не знаю, — прошептал голос. — Полагаю, это те же, кто сторожит меня. Проходите, садитесь. Хотите курить?
— Да, пожалуйста.
Зажигая спичку, он снова увидел лицо человека. На нем была темная сутана. У него были кудрявые волосы, щеки поросли неаккуратной седой бородой.
— Вы немец? — сказал человек. — Как странно, я ждал колумбийца. Видимо, у них изменились планы. Я выполнил свою миссию, и теперь, когда вы здесь, могу уходить. Не так ли? Ну хорошо, давайте не будем терять время, скажите мне пароль.
Гисберт подумал, что имеет дело с безумцем. Безумный священник. Его внешность была так же красноречива, как и слова.
— Извините, но я не понимаю, — сказал Гисберт Клаус очень вежливо. — О каком пароле вы говорите?
Теперь замолчал человек. В углу помещения что-то задвигалось с сухим шумом, но никто из них двоих не шелохнулся.
— Я был бы благодарен, если это не слишком обеспокоит вас, — продолжал Гисберт, — если б вы объяснили мне, о чем речь. Какую миссию вы имеете в виду и почему теперь можете уходить? Я собирался поймать такси, когда появились эти люди и — ужасные манеры! — притащили меня сюда. Это все, что мне известно. Судя по всему, видимо, произошло какое-то недоразумение. Вы ожидаете другого человека.
— Я не знаю этого другого человека, — сказал священник. — Но… кто из нас действительно знает? Так проявляет свое присутствие Господь. Вы верующий?
