– Ну как, перестал про это думать? – вскоре шепнула она мне на ухо.
– Стараюсь.
– Дико устал.
Она печально меня поцеловала.
Я погрузился в дремоту без сновидений, потом проснулся, как от толчка, снова заснул и снова проснулся, чувствуя на своем ухе ее теплое дыхание.
– Ты все еще усталый? – мягко спросил в темноте ее хрипловатый голос. Сливянка, тепло уютной постели и падающая завеса сна – все это унесло куда-то во тьму мою взвинченность, заботы, само ощущение реальности.
Не знаю, что я ей ответил, только она сорвала с себя ночную рубашку, и лишь на одно мгновение, когда она снова в изнеможении раскинулась на постели, я вспомнил, где и с кем мне сегодня полагалось быть – Борнемут, маму, Мауру… Все, что было теперь недосягаемо. Далеко-далеко от захлебывающейся тьмы Баррандова. В другом мире.
2
Не знаю, сколько прошло времени, пока я не проснулся снова. Она тихо спала, положив голову в лунку моего плеча. От выпитой сливянки горло у меня пересохло, и, облизывая губы, я вдруг очень ясно увидел всю ситуацию.
Ее отец вернется в среду. Значит, у меня в запасе два дня. Два дня, в течение которых у полиции не будет никаких сведений или новостей обо мне: никаких брошенных одежек, никаких бездыханных Борских.
Тогда у них будет три варианта: а) несмотря на национальный костюм, я умудрился каким-то образом раздобыть еду и ночлег; б) я вообще слинял из Праги; в) кто-то укрывает меня у себя. Из всех трех вариантов только последний выглядит правдоподобным. И возникнет вопрос: кто мог это сделать? Канлиф, вероятно, уже сообщил им, что у меня в Праге нет знакомых – я вдруг припомнил, что он специально расспрашивал меня об этом. А это значит, что я обзавелся таковыми или же каким-то образом связался с посольством.
Власту ни о чем не спрашивали, из чего следует, что это знакомство осталось никому неизвестным. Видимо, она вела себя осторожно. И не стала докладывать, что в первый мой приезд ужинала со мной в отеле. Я был почти уверен, что когда встречался с ней в тот раз, слежки за мной не было. Они были во мне вполне уверены.
В общем, если все подытожить, они придут к выводу, что я укрываюсь у одного из сотрудников посольства. Тогда они установят слежку за этими cor трудниками. За их домами и машинами. Что, рано или поздно, дико им надоест. Вот это все и надо изложить в письме. Да и Власте, справедливости ради, надо бы все рассказать. От этих раздумий я заерзал в постели. Роскошная великанша, что-то бормоча, зашевелилась рядом со мной.
– Власта!
– Что, милачек?
– Власта, я обдумал твое предложение по поводу посольства.
– Хорошо, милачек, потом. Потом поговорим…
– Нет, надо поговорить сейчас. Тебе придется встать через пару часов.
Она обхватила меня рукой так крепко, что чуть не придушила, и, сонно сев в постели, зажгла прикроватное бра.
– Хочешь как можно раньше очутиться в посольстве, а, купчик? – спросила она, печально на меня глядя.
– Попала в точку.
– Значит, мы видимся в последний раз…
Ее потрясный бюст вырисовывался в свете бра очень и очень выразительно. Тяжело и мрачно ко мне привалившись, она сказала:
– Ты не вернешься никогда. Никогда!
– Видишь ли, Власта, – жалобно ответил я, – мне нужно кое-что тебе рассказать.
– Ну давай, Николас, рассказывай, – сказала она и со вздохом дважды чмокнула меня в нос, слева и справа.
Я так и сделал, преподнеся ей тщательно сокращенную, подкорректированную и приглаженную цензурой версию. Я рассказал ей, что приехал в Прагу но заданию Павелки, чтобы выведать секреты производства стекла для его нового завода. Что мне пришлось вернуться сюда еще раз – для изучения последних нововведений. И что на сей раз полиция про это узнала, и потому мне пришлось удирать, прибегнув ко всяческим уловкам и маскировке.
– Конечно, это нешуточное дело, – сказала она, насупившись, когда я закончил. – Но за это они тебя не убьют. Ты чересчур психуешь, Николас!
Я скрипнул зубами.
– Есть еще парочка вещей, которых я не рассказал. Там была одна формула, – честно признался я. – Тебе об этом не нужно знать. Главное, что они меня ищут, и мое единственное спасение – попасть в посольство.
– А-а. И ты хочешь, чтоб я поехала с тобой? Хорошо, милачек.
Не думаю, чтобы она въехала, о чем речь. Она как-то странно поглядела на мой нос, будто желая поскорее вернуться к основному занятию.
– Я хочу, Власта, чтобы ты отвезла туда письмо, – сказал я. – Хочу, чтобы они как-то попытались провезти меня к себе на машине. Но им нельзя приезжать сюда, ясно? Отсюда мне придется уйти.
– Хорошо, хорошо. Мы все устроим. У нас еще масса времени. Это все не так страшно.
Я снова скрипнул зубами. Девица, как уже было замечено, отличалась редкой ненасытностью. Я всерьез стал думать, что, наверно, стоит еще немножко ее попарить, чтобы она окончательно проснулась. Но потом попробовал еще раз:
– Это страшно важно, Власта. Я из кожи вон лез, чтобы спастись! Мне нужно описать все в письме, которое я сейчас напишу. Но сперва я должен был рассказать об этом тебе, хоть в общих чертах. Как тебе кажется, ты все поняла?
– Да, я поняла. Ты не хочешь навлекать опасность на этот дом.
– Ты уверена, что сможешь попасть в посольство завтра, то есть сегодня?
– Понедельник – легкий день. Это можно устроить.
– К кому ты пойдешь?
– К регистратору.
– Он англичанин?
– Нет, чех.
– Он обычно проверяет то, что ты привозишь?
– Нет, не думаю. Не знаю.
– Ты сумеешь раздобыть конверт со штампом Министерства стекольной промышленности и написать на нем: СРОЧНО. ЛИЧНО ПОСЛУ?
– Думаю, что да. Конечно, да. – Она вроде бы малость очухалась и стала соображать, что к чему. Ее печальные глаза моргали медленно и задумчиво, она с отсутствующим видом потирала бомбу своей груди. Потом встала, накинула на себя халат и пошла в другую комнату искать бумагу, ручку и какую-нибудь отцовскую одежку. А затем – в кухню, варить кофе.
Я сидел в постели, курил и перебирал в уме все варианты провала. Я испытывал глубокое чувство вины и благодарности к этому гигантскому созданию. Кроме некоторых опасений по поводу того, чем это может грозить ей и ее отцу, она ни разу не отказала мне ни в помощи, ни в щедрой нежности; А ведь у нее все шансы закончить свои дни в лагере! Я был просто восхищен ею. Я поднялся с постели, влез в свои крестьянские штаны и прошел в кухню. Она стояла у плиты и варила кофе. Тут я неуклюже обнял ее за плечи, поцеловал в шею.
