Комната для допросов. Холодный свет. Мик Доббинс, сгорбившись, сидел на металлическом складном стуле. Два детектива его обрабатывали. Несмотря на крепкую фигуру и широкие плечи, его поведение скорее было свойственно подростку. Руки расслабленно висели меж расставленных коленей, шнурок на левой кроссовке развязался, стопа была повернута набок.
Детективы включили яркий свет; один из них все время стоял вне поля зрения, за спиной Доббинса. Доббинс держал голову опущенной, но пытался следить за детективами, нервно таращась сквозь слипшиеся от пота вихры волос. Его низко посаженные уши оттопыривались, как ручки кофейных чашек.
– Так ты любишь девочек? – спросил детектив.
– Да. Девочек. Девочек и мальчиков. – Когда Доббинс говорил, его легкая заторможенность сразу же становилась очевидной.
– Ты очень любишь девочек, верно? – Детектив поднял ногу, резко поставил ее на кончик металлического стула, видневшийся между ногами Доббинса. Затем наклонился вперед, так что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лба Доббинса:
– Я задал тебе вопрос. Расскажи мне о них. Расскажи мне о девочках. Ты их любишь? Ты любишь девочек?
– Да-а-а. Я люблю девочек.
– Ты любишь их трогать?
Доббинс вытер нос тыльной стороной ладони резким расстроенным жестом. Он забормотал себе под нос:
– Шоколад, ваниль, скалистая дорога…
Детектив щелкнул пальцами перед лицом Доббинса:
– Ты любишь их трогать?
– Я обнимаю девочек. Девочек и мальчиков.
– Ты любишь трогать девочек?
– Да.
– Что да?
– Я люблю трогать девочек. Я…
– Ты – что?
Доббинс дернулся от резкости тона детектива. Он зажмурил глаза:
– Клубника, мокко, миндаль, фу…
– Ты – что, Мик? Ты – что?
– Я… э… э… я иногда ласкаю их, когда они расстроены.
– Ты ласкаешь их, и они расстраиваются?
Доббинс почесал голову над ухом, потом понюхал свои пальцы:
– Да.
– Так случилось и с Нолл? Да?
Доббинс сжался от назойливого голоса:
– Я думаю да. Да.
Два раза пролистав папку, Рейнер остановил запись:
– Это весь фрагмент.
– Это не признание, – сказал Тим.
– Слабовато, – согласился Митчелл. – Я согласен, что это не признание, но я не думаю, что здесь нужно признание. Я думаю, других доказательств достаточно.
– Каких доказательств? – спросила Аненберг. – Семь впечатлительных маленьких девочек? Девочка, умершая от инфекции, которая так и не была окончательно увязана с надругательством, которое, кроме всего прочего, так никто и не доказал?
– Позвольте-ка мне это прояснить, – вмешался Роберт. – У нас есть семь маленьких девочек, каждая из которых признает, что над ней надругался недоразвитый сторож. Они на куклах показывают те гадости, которые этот извращенец учинил. Каждая из них говорит, что он надругался над их подругой, которая теперь мертва из-за инфекции, которая у нее развилась в результате этого надругательства. На пленке он говорит, что любит ласкать и обнимать маленьких девочек. Вы не думаете, что дело ясное как день?
– Нет, – сказал Тим. – Я так не думаю.
Роберт повернулся:
– Аист?
Сутулые плечи Аиста поднялись и упали:
– Мне все равно.
– Если ты собираешься остаться в этой комнате, – обратился к нему Тим, – лучше, чтобы тебе было не все равно.
– Прекрасно. Я думаю, что, скорее всего, он это сделал.
– Франклин?
Дюмон пожал плечами:
– У нас недостаточно улик, к тому же нет признаков вагинального или анального повреждения хотя бы у одной из девочек, и ничего конкретного, увязывающего инфекцию мочевого пузыря с надругательством.
– У Доббинса нет криминального прошлого, – сказала Аненберг. – Ни уголовных преступлений, ни неподобающего поведения.
– Это просто значит, что до этого он не попадался. – Митчелл тяжело засопел; он был раздражен. – Почему бы нам не провести предварительное голосование?
Аненберг, приподняв бровь, посмотрела на Рейнера, и он кивнул.
Голосование закончилось с результатом четыре голоса против трех в пользу того, что Доббинс невиновен.
Аист, как всегда, казался безразличным, но Роберт и Митчелл с трудом сдерживались, стараясь не выдать свое разочарование.
– Мы здесь для того, чтобы прижать подонка, – сказал Митчелл. – Если мы не начнем действовать, другой возможности исправить ситуацию не будет.
– Начать действовать – не всегда правильное решение, – заметил Тим.
Роберт не сводил глаз с фотографии покойной сестры:
– Скажи это семи маленьким девочкам, над которыми надругались, и родителям их умершей подружки.
– Семи маленьким девочкам, которые говорили, что над ними надругались, – поправила Аненберг.
– Слушай, сука…
Дюмон качнулся вперед в своем кресле:
– Роб!
– Ты думаешь, что знаешь на все правильный ответ. Но ты на своих высоких каблуках даже на настоящую улицу не выходила, так что, черт тебя дери, не говори мне, что ты чего-то в этом понимаешь!
– Роберт!
– Пока не встретишься с подонками, не поймешь. – Роберт мотнул головой в сторону телевизора. – От этого ублюдка просто несет виновностью.
Дюмон привстал со стула, упершись руками в стол:
– Твое обоняние не является критерием для нашего голосования. Ты или принимаешь участие в обсуждении, или можешь валить обратно в Детройт.
В комнате вдруг все застыло – и стакан Рейнера на полпути к его рту, и Аненберг вполоборота в кресле.
Глаза Дюмона горели гневом:
– Ты меня понял?
Лицо Митчелла вытянулось:
– Послушай, Франклин, я не думаю…
Рука Дюмона взлетела вверх – жест постового, указывающего направление, – и Митчелл застыл.
Лицо Роберта смягчилось, и под взглядом Дюмона он опустил голову.
– Черт, я не хотел.
– Так не начинай. Ты меня понял? Ты меня понял?
– Да, – Роберт поднял голову, но не мог заставить себя посмотреть на Дюмона. – Я не хотел. Моча в голову ударила.
– Моче в голове не место. Извинись перед мисс Аненберг.
– Послушай, – сказала Аненберг, – это совсем не обязательно.
– А по-моему, обязательно. – Дюмон не сводил глаз с Роберта.
