Он сдался.
Среди неразрешимых для него загадок пытка всегда занимала почетное место. Головокружительная пропасть вседозволенности, куда падает обыкновенный человек при виде живого тела, данного ему на растерзание. Помимо всего того дерьма, которое служило подкладкой инстинктов рода человеческого и чье происхождение и состав Сид так и не сумел выяснить, пытка вызывала в нем и другие риторические вопросы. Как удавалось кому-то ее выдерживать, принадлежит ли он сам к таким людям или он другой, из тех, что сразу сдают жену, братьев и детей, пресмыкаясь и лебезя. И еще он задумывался над тем, что станет делать, если окажется с другой стороны, если случай поставит его перед необходимостью разбираться с собственным подспудным дерьмом. Потеряет ли голову от вседозволенности. Или сумеет справиться с ней.
После прибытия в Лаборатории его вели только по закрытым участкам: посадочная площадка находилась внутри просторного здания в форме подковы — бетон на песке. Вокруг пустыня. Его запустили через служебный вход: долгие коридоры с рассеянным светом, подозрительная тишина с тихим урчаньем приборов слежения. За поворотами пустых коридоров — едва слышные отзвуки воплей и ударов, которые пугали, возможно, даже больше, чем если бы он видел всю картину. Его ввели в кабинет метров шестьдесят, с высокими окнами, выходящими на площадку, со стенами, оклеенными обоями в старомодный цветочек, с кучей пятен. Стеллажи из оранжевого металла прогибались под тяжестью папок, — что, интересно, там внутри, подумал Сид. Повсюду настольные вентиляторы и лампы с абажуром. Кофемашина, запах кислого кофе, не вполне перекрывающий то, что Сид определил как постоянный, невыветриваемый запах этого места. Смесь пота, моющего порошка и падали. Угловой письменный стол, ряд стульев у дальней стены, новенький ноутбук, потертый кожаный диван и небрежно сваленный в угол веселенький набор клещей, веревок, дубинок, канистр с растворителем и с бензином, большой портативный генератор, битое стекло и разные острые, режущие, даже немного смешные предметы, как этот старый ржавый американский кастет, грязные тряпки и три отхожих ведра, вставленные друг в друга. За вычетом этой специфики, кабинет был обычный, довольно скучный и бедный, до штукатурки пропахший кофе, замыленный рутиной, служебным рвением и часами недосыпа. Обыденность пытки. Сид почувствовал, как лоб покрывается потом. Сломанный нос, спина, разбитые всмятку почки и ладони, на которых прикуриватель выжег кружки голого мяса, — это и так больше, чем он может вынести. Он знал, что сдастся, если на кону не стоит ничего, кроме сомнительной идеи собственного достоинства.
С момента приземления и до прибытия в эту сырую комнату его охранники воздерживались от провокаций или от битья. Видимо, надоело однообразие — приближался фейерверк реального праздника. По крайней мере, так думал Сид, и тут перед ним предстал главный герой дня, новый заклятый друг, назначенный ему на ближайшие часы — возможно, последние.
Человек в черном. Старший. Тот, кто выражался пристойно.
Сид почти поверил. Почти поверил, что отделается этим.
Его положили на скамью, составлявшую по традиции единственный предмет мебели в камере. Анальгетик уносил его куда-то, он даже не чувствовал, что лежит. Он как будто парил. И в следующую секунду скамья словно проваливалась. Сид шевелил разбитыми пальцами. Осматривал синяки и вспухшие следы от ударов на ребрах. Действующими пальцами левой руки провел по ожогам и ссадинам. Ощупал свои причиндалы. Все на месте. Он несколько раз трогал их с тех пор, как его отправили в камеру, и каждый раз, находя все в том же виде, в каком их оборудовала природа, снова испытывал волнение. Сердце снова наливалось безмерной признательностью к жизни — как на нее ни наговаривай, а все-таки она щедра, раз он по-прежнему — мужчина.
Изоляция в камере была плохой, из секции подопытных доносилось хныканье, бред и нечленораздельные крики. Теперь он знал назначение Лабораторий — Лабораторий, которые никто и не закрывал. Телами распоряжались так же, как ими распоряжались всегда. После долгой инициации в руках громил кого-то отправляли в рабство. Проституция или Охрана информации. Сотрудники БОИ, за исключением некоторого числа добровольцев, работавших в Профилактике самоубийств, были бывшими узниками Лабораторий. Остальные в большинстве своем шли на научные цели. Не важно, что они еще были живы. Человек без прав — не человек, он всего лишь пищеварительная система с разумом. Этические нормы никто не нарушал. Нет закона, защищающего честь и достоинство пищеварительной системы.
Души тоже шли на научные цели.
— Мы хотим знать то же, что знаете вы.
Сид кивнул — медленно. Старший включил все лампы, все вентиляторы, открыл оба окна. Подручный придвинул стул. Старший лично налил ему чашку кофе и стакан воды. Кофе был хороший и горячий, лампы струили ватный свет, сквозняк немного разогнал спертый воздух, и в открытые окна доносился отзвук моторов и большой дороги, напомнивший Сиду о том, что свобода совсем рядом, что она продолжает существовать прямо тут, за стенками. Да, он ощущал почти комфорт. Добрый взгляд офицера, несмотря на отсутствие у него черт лица, играл в этом не последнюю роль. Сид знал, что такие хуже всего, — те, что не пачкают рук, те, что в нужный момент как будто сочувствуют корчащейся от боли жертве, словно досадуют, что вот, мол, до чего пришлось дойти. Но пока что ничего не было сказано, и общий настрой был такой, будто вопросы агента БОИ были просто беседой.
— Собственно говоря, это не допрос, — сказал агент, — вы располагаете малым количеством информации, которая представляет для нас интерес. С формальной точки зрения вы не можете знать больше, чем мы. Когда я говорю «мы», я говорю не обо мне и не об учреждении, которому служу… Вы, конечно, понимаете, на что я намекаю?
— Нет, — ответил Сид, немного нахмурившись, с одной стороны, потому что действительно не понимал намек, а с другой стороны, потому что спрашивал себя, а не начался ли допрос.
— Тем лучше, — сказал агент, но Сид как будто уловил некое разочарование, мелькнувшее на его лице без ресниц и без век.
Мужчина открыл компьютер, постучал по клавиатуре. Снова заговорил, посматривая на экран краем глаза: там загружалась какая-то программа. Позади него трое подручных по мере сил справлялись с бездельем — моргали и переминались, как спутанные кони в жару.
— Ваше преступление — не проступок в чистом виде, а некоторое состояние, которое можно изменить. Это состояние является знанием. Попросту говоря, вы слишком много знаете. Мы должны понять масштаб этого вредного знания и потом вынесем вам соответствующий приговор. С двойной целью. Чтобы наказать вас и чтобы помешать вам творить зло. Сам я ничего не знаю. Не знаю официально. Тот факт, что мы охраняем информацию, не означает, что мы располагаем ею, — так шоферы инкассаторских машин никогда не видят денег. Я буду вести эту беседу, но ответы будут всего лишь передаваться через меня. Всячески рекомендую вам откровенность. Того, что вас оценивает и слышит, не обмануть ничем. Там знают больше вашего. Там знают всю истину о вас и о том, что вы хотели узнать так сильно, что глупейшим образом подвергли себя смертельной опасности. Пытаясь солгать, утаить или сфальсифицировать, вы попытаетесь обмануть абсолютное знание. Вы попытаетесь обмануть саму истину.
