Я смотрю на экран мобильника, стоя спиной к Штерну. Остин вновь отвечает практически мгновенно: «Конечно. Нет проблем».
Желудок трепыхается. Я поворачиваюсь. Штерн смотрит на меня.
– Ну? – спрашивает он.
– Можно ехать.
– Кому ты отсылала эсэмэски?
– Остину Морсу, – отвечаю я. Он пронзает меня взглядом, и я отворачиваюсь, чувствуя себя вываленной в грязи, виноватой.
Захожу в большой стенной шкаф, меняю обрезанные шорты и футболку на мягкое хлопчатобумажное черное платье, надеваю туфли без каблука на резиновой подошве.
– Ты думаешь, это хорошая идея?
Я поворачиваюсь к нему.
– Если ты не можешь усилием воли протащить меня сквозь стену, тогда других вариантов у нас нет. – Я бросаю в сумочку мобильник, набираю полную грудь воздуха. – Мы докопаемся до истины, Лукас.
Он грустно улыбается. Я уже много лет не называла его по имени. Никто не называл, за исключением родителей. Но каким-то образом истинное имя возвращает его в реальность. И на мгновение мы оба становимся теми, кем были всегда – Оливией и Лукасом. Он – мой Лукас. Я – его Оливия. Мы застываем, глядя друг на друга.
Затем жужжит мой мобильник, и чары рушатся. Я читаю эсэмэску Остина: «Открыта». Такую короткую.
Подхожу к Штерну, пытаюсь прикоснуться губами к его холодной щеке. Не получается. Воздух идет рябью, не позволяя перекинуть мостик от живой к мертвому. Не могу я прикоснуться к нему, но, может, оно и к лучшему.
Он идет к входной двери, мы бесшумно выскальзываем из дома, закрываем дверь за собой.
Я запрыгиваю на велосипед, Штерн устраивается позади меня.
По пути он дрожит, прижимаясь к моей спине. Но для меня его затянувшееся присутствие сродни чуду. Раз он здесь – не все потеряно, шансы вызволить маму из тюрьмы еще есть.
Четыре дня. Как же хочется, чтобы она оказалась на свободе уже сейчас, могла гулять под этими деревьями с толстыми стволами, глубоко пустившими корни в землю. Ветерок обдает меня густым ароматом плюмерии.
Скоро все изменится. Она дала мне жизнь, а теперь я спасу ее. Изменю все к лучшему.
Штерн как-то держится, зацепился за этот мир. Мы не разговариваем. Я сильнее кручу педали, пот струится по лицу, соль на губах, языке. Болит живот, там словно стучит второе сердце, стучит за нее. Позволяет мне крутить педали быстрее, чем всегда. Пальмы проскакивают мимо. С серыми стволами и кронами, из земли торчат корни баньянов, ветер прижимает к земле дикий шалфей.
Скоро справа высится громада Города призраков, и я сворачиваю на подъездную дорожку. Спрыгиваю с велосипеда. Странная тишина пугает меня. Я медленно качу велосипед через лужайку к парадному входу. Дверь открыта, как и обещал Остин.
Мы со Штерном переглядываемся. Мой желудок завязывается узлами, когда мы идем по широкому, темному, мраморному вестибюлю. Я рада, что он со мной; думаю, только благодаря ему я до сих пор не отступилась от задуманного, продолжаю бороться за свою маму.
Гостиная с кабинетным роялем по правую руку, мы сразу входим в нее и начинаем бродить по комнате в темноте в поисках какого-то знака, лучика надежды.
Я смотрю на большую копию картины Моне в золоченой раме на дальней стене, на папоротники в кадках у окон. Если бы кто-нибудь вломился сюда… но что они могли взять из вестибюльной мебели? Квартиры еще не построили, не то что обставили. Но может, они хотели добраться до административного крыла? Нацелились на компьютеры, телефонную станцию, другое офисное оборудование?
– Я хочу осмотреться, – шепчу я Штерну и поворачиваю в темный коридор, ведущий к офису.
Дверь приоткрыта. Я протягиваю руку к выключателю, но передумываю: не могу отделаться от ощущения, что Остин где-то здесь, в здании, отчаянно хочет поговорить. И если он здесь? Если войдет и увидит меня, что-то вынюхивающую? Скажет Теду? Как я ему все объясню?
С гулко бьющимся сердцем я выдвигаю нижний ящик, достаю папку со множеством листков. Но разве поймешь в темноте, какой из них прольет свет на случившееся той ночью? Кто приезжал сюда? Кто спорил?
Ничего. Никаких зацепок. Я чувствую себя совершенно беспомощной. Комок в горле растет, угрожая задушить меня. Я не знаю, что рассчитываю найти. Расписку кровью? Подписанные показания убийцы?
«Думай, Оливия, думай». Штерн проник в вестибюль, чтобы репетировать на кабинетном рояле. Если это был взлом, почему у кого-то еще не возникло желания залезть сюда?
Может, по той же причине и Остин привез меня в Город призраков… пусто, темные углы, никто не мешает раздевать и раздеваться. Я замечаю связку ключей, лежащую на столе, на самом виду.
И новая мысль приходит ко мне.
Может, и не было никакого взлома.
Может, в ту ночь человек открыл дверь своим ключом.
Да только ключа от вестибюля не было ни у кого, кроме моего отца…
И Теда.
– Оливия, – тихий мужской голос за спиной.
Я замираю, несколько листков выпадают из моих рук. Все застывает, по-моему, даже время. А потом я поворачиваюсь, лицом к нему.
Глава 23
Щелк. Тед Оукли закрывает дверь у себя за спиной. У меня гулко бьется сердце. Тед. Он мог быть здесь в ту ночь. Тед мог приехать с одной из своих любовниц: Остин намекал, что их хватало.
Мысленно я зову Штерна. Он все еще в гостиной у рояля? «Лукас. Лукас. Мой Лукас».
– Что вы здесь делаете? Где Остин? – Все эмоции ушли из моего голоса. Ни страха, ни страсти. Голос автомата – не человека.
Он не отвечает на мой первый вопрос.
– Оливия, – по-прежнему чуть ли не шепотом, с отеческими интонациями. – Остин спит. Как следовало спать и тебе. Ты знаешь, который час?
Я смотрю на него, оглядываюсь.
– Да, – меня начинает трясти. Я не хочу трястись. Не хочу показать ему, что я в ужасе, а я внезапно жутко его боюсь. – Я знаю, который час, – отвечаю я, пытаясь изгнать дрожь из голоса. – Мы договорились встретиться здесь с Остином, – лгу я. – Он отправил мне эсэмэску. Мы собирались встретиться.
Тед смотрит на меня так, будто никогда не видел более безумного существа.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, дорогая. Остин давно уже улегся спать. Утром у него тренировка, – говорит он медленно, голос вызывающе спокойный. Приближается ко мне на шаг, протягивает руку к моей голове, словно собирается померить температуру. – Ты хорошо себя чувствуешь? Может, нам позвонить твоему отцу и попросить его приехать за тобой?
Я пячусь от него, упираясь в его стол; меня тошнит от того, что ко мне относятся как к ребенку, как к идиотке, как к чокнутой.
– Это неправда. Я получила от него эсэмэску. Я… кто-то прислал мне эсэмэску с его мобиль-ника!
