отличается от гривенника, при этом похохатывала игриво, как воспитательница детского сада, влюбившаяся в командира Красной армии, и эта сельская манера постоянно смеяться, очень быстро начала вызывать раздражение у Аси.
Но вида, что раздражается, Ася не подавала – умела держать себя в руках.
Закончить сдачу-приемку Асе с сержантом Тихоновой не удалось – на посту появился человек, одного взгляда на которого было достаточно, чтобы понять, откуда этот товарищ пришел.
– Ваша фамилия Трубачева? – спросил он, остро глянув на Асю, пошевелил губами, словно бы хотел сказать что-то еще, но вместо этого снял с себя шапку и причесал волосы широко расставленными пальцами, будто скребком. Лицо его сделалось строгим и неприступным, словно бы он повернул ключ невидимого внутреннего запора. – Так?
– Так, – подтвердила Ася, – а вы кто будете? – Пришедшего она не боялась: миновали те времена, сейчас ей было все равно, какую организацию и какую фамилию он назовет: Иванов, Семенов или Попондопуло. Впрочем, Попондопуло – это вряд ли.
– Следователь НКВД по особо важным делам Крыгин, – назвался пришедший.
Ничто не дрогнуло в Асе от этих слов; Крыгин так Крыгин.
– Слушаю вас, товарищ Крыгин, – спокойно произнесла Ася. Спокойно-то спокойно, без дрожи в чреслах, как говорил классик, но внутренне все-таки подтянулась: неведомо ведь, что на уме у этого Крыгина и чей компот он собирается съесть. Сюда он явно пришел не для того, чтобы станцевать с Феней Непряхиной польку-бабочку.
– Что-то вы со мною уж больно официально, – недовольно проговорил гость.
– Товарищ Крыгин, у нас тревогу объявляют всегда внезапно, в боевую готовность свои аэростаты мы приводим так поспешно, что иной посетитель даже высморкаться не успевает, не то, чтобы определить, каким тоном мы с ним тут разговариваем…
Следователь сжал глаза, будто в лицо ему ветер швырнул горсть ледяной крошки. Он понял, что эта девушка не боится его. Поинтересовался нарочито безразличным тоном:
– Не боитесь?
– Нет.
– Красноармеец Репина в вашем подчинении находилась?
– И в моем тоже.
– И в моем тоже… – задумчиво повторил за Асей следователь. – Непонятно чего-то. Как это прикажете понимать?
– Начальство у нас есть и в отряде, и в дивизионе, и в полку… Частью нашей, кстати, командует человек со всесоюзным именем – полковник Бирнбаум.
– Слышал про такого. – Крыгин не сдержался, поморщился: фамилия полковника ему не понравилась, да и о Бирнбауме он никогда ничего не слышал. – Что вы скажете о своей бывшей подчиненной Репиной?
Следователь впился взглядом в Асино лицо – оно ведь может и дрогнуть, и измениться, на нем может появиться тень или чего-то еще, что выдаст эту строптивую московскую дамочку, и тогда он быстро захлопнет капкан и сцапает мышь.
О том, что дамочка эта была столичной фифой, Крыгин понял мгновенно, поскольку сам по происхождению был человеком деревенским и коз городских, как и козлов, происходящих из потомственных дворян, раскусывал в течение нескольких минут и относился к ним соответственно.
Лицо Асино сделалось задумчивым и одновременно твердым – Крыгин понял, что ничего полезного для своей конторы он от этой дамочки не добьется и вновь сморщился, словно бы на зубы ему попал дикий, очень кислый фрукт. Уголки рта у него дернулись.
Он вскинул голову и угрожающе проговорил:
– Ну!
На его угрожающий тон Ася даже не обратила внимания, Крыгина это покоробило, и он повысил голос, в горле у него забилась, забренькала свинцовая дробь.
– Я могу перенести этот разговор в стены моего учреждения. Хотите?
Это Ася услышала, перевела взгляд на Крыгина и медленно покачала головой.
– Вряд ли вам удастся это сделать, – насмешливо произнесла она.
Крыгин раздраженно вздернул одну бровь.
– Это почему же?
– Секрет простой: у меня родной дядя – комиссар госбезопасности второго ранга.
Следователь невольно поежился: комиссар второго ранга – это генерал-лейтенант, величина недосягаемая. С ним связываться – все равно, что мочиться против ветра, все штаны мокрые будут. И не только штаны, но и кальсоны тоже. Лицо у Крыгина сделалось постным, как при несварении желудка, даже под глазами появилась то ли почечная, то ли печеночная желтизна.
– Вы не боитесь давать врагу народа положительную характеристику?
– Я говорю то, что знаю. В преступных же деяниях Репина мною замечена не была.
Гость вновь поморщился, пожевал губами, переваривая ответ, – он был очень недоволен своим визитом, а еще больше – упрямой аэростатчицей, для которой органы, кажется, не существовали вовсе, готов был взорваться. Но взрываться нельзя – можно было не только насморк заработать…
– А что вы скажете о Непряхиной?
– Также ничего плохого. Боец она толковый; спасая воинское имущество, недавно серьезно рисковала своей жизнью.
Крыгин крякнул, сглотнул что-то гулко, словно бы давясь чем-то, и произнес:
– Опять вы говорите не то.
– Я говорю то, что знаю.
– Непряхина… эта вот… она дружила с Репиной?
– М-м… Особой дружбы не замечала, все складывалось в рамках служебных взаимоотношений – на посту мы обязательно помогаем друг другу. Это закон.
– А вот такая военнослужащая у вас есть – Лазарева?
– У Лазаревой муж – герой, кавалер трех боевых орденов. Год назад его не стало. – Голос Асин сделался сухим, слова обрели жесткость, и она предупредила следователя: – За Лазареву есть кому заступиться.
– У меня складывается впечатление, что вы сознательно покрываете своих подчиненных…
– Ошибочное впечатление, товарищ Крыгин, – твердо произнесла Ася, отвела взгляд в сторону, на Крыгина смотреть ей не хотелось.
Уехал следователь ни с чем, раздраженный и какой-то помятый, словно бы его, будто неуклюжую птицу, общипали во время полета: были крылья у Крыгина и не стало их, вместо крыльев он теперь обладал какими-то жалкими облохмаченными тряпками.
Находясь в одиночной, гулкой от пустоты и каменного холода камере, Савелий несколько раз подходил к самому краю жизни, за которым начиналась бездна, кувыркался в пространстве, видел лица людей, которых хорошо знал и которых когда-то даже любил, видел и другие лица, незнакомые совершенно, – он умирал, но все-таки не умер.
Пока не умер…
Как-то его вывели из камеры и поволокли на очередной допрос. Допросов было столько, что он давно уже потерял им счет.
Савелия притащили в кабинет Крыгина, который он также перестал узнавать и усадили на стул посреди кабинета. Савелий уронил голову на грудь и застыл в таком положении, ожидая вопросов человека, сидевшего за столом и писавшего что-то на листе бумаги, а когда очнулся от резкого рявканья следователя и поднял голову, то увидел, что недалеко от стола стоит… стоит его брат, родной брат Христофор с испуганным избитым лицом и внимательно смотрит на него. Но брат не видел его, – видел только человека, сложившегося вдвое на стуле.
Вот губы у Христофора задрожали и поползли в сторону, в левую, – влево и вниз, туда, где билось его сердце: он узнал Савелия. Хотя нынешний Савелий сильно отличался от того, которого он видел в последний раз, еще до войны… У Савелия здорово поседела голова, в местах, где вылезли клочья волос, белела голая
