стране, того энтузиазма, с каким трудятся советские люди, не можем не видеть того, что помогает им в труде, — принятие обязательств, соревнование, встречные планы, технический прогресс и поиски совершенства организации производства, — мы не можем не видеть всего этого, что является неотъемлемой частью быта советских людей, и не отражать это в своих книгах. Нас должно интересовать все, чем живут люди, к чему они стремятся, что их радует, что волнует и тревожит, чего они достигли (во всех сферах деятельности: и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и в науке, и в культуре) и что мешает им двигаться вперед. Но за поисками положительного или отрицательного героя, за поисками героического или драматического сюжета, за всем тем, несомненно добрым, полезным и нужным делом, мы зачастую упускаем самую суть вопроса — что мы должны раскрывать в своих книгах образ жизни советского человека. Я повторяю: не образ положительного героя, не частности, а образ жизни советского человека. И образ жизни (как это и есть на самом деле) должен быть привлекательным. Неправомерно делить человеческую жизнь на труд и отдых. Такое деление условно. Я бы не рискнул утверждать, когда человек живет более полнокровной жизнью: когда он гуляет по аллее парка, или когда сидит в кабинете за чертежами и перед ним вырисовываются очертания будущей машины, или — на буровой, когда метр за метром бур уходит к центру земли и когда как итог подчас неимоверных усилий начинает фонтаном бить черная нефть? Труд — это самое великое, что дано человеку для полноты ощущения жизни, и потому он прекрасен; а созидательный труд — прекрасен вдвойне, и потому нынешний энтузиазм, с каким трудятся советские люди в завершающем году девятой пятилетки, не случаен и знаменателен.
Литература наша, как уже говорилось здесь, движется вперед и вторгается в самые разнообразные сферы деятельности советского человека. Но в движении нашем, к сожалению, есть тормозные колодки. Меня настораживает тенденция, которая еще проявляется в нашем литературном процессе. Меня, да и многих литераторов, настораживает, что в критических статьях нередко сужается круг имен и круг произведений, которые разбираются в них, и таким образом огромный отряд писателей, и не худших, остается за бортом, вне поля зрения журнальной и газетной прессы, и я глубоко убежден, что такая обстановка, которую никак не назовешь здоровой, не может способствовать развитию литературы. Явление это опасное и в итоге своем может привести к весьма печальным результатам. Меня настораживает, да и не только меня, еще одна сторона дела, когда в той или иной форме, под тем или иным предлогом проводится мысль, что все то, что берет начало от деревни, причем не новой, а старой, — это от народа, а все то, что не исходит от деревни (рабочий класс, интеллигенция), — это от лукавого. Настораживает разговор о том, что литература наша будто бы больше стала уделять внимания нравственным проблемам (хотя литература всегда уделяла этим проблемам самое большое внимание!), настораживает именно то, что рядом с правильной постановкой вопроса о нравственном начале навязывается иногда и такая мысль: а не выбросили ли мы вместе с лаптями и нравственность?
Я думаю, что, чем теснее писательская судьба переплетается с судьбой народа, с сегодняшним и будущим днем его, тем большую значимость приобретают книги, написанные таким писателем, том ближе они и понятней людям и тем больше пользы принесут они нашему общему делу.
1976
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПЕРЕД ВРЕМЕНЕМ
Выступление на конференции писателей Нечерноземья в Алма-Ате
Тема нашей конференции мне представляется интересной, важной не только с точки зрения процветания деревни, но и с точки зрения интересов всей жизни, если, конечно, по-серьезному признать воспитательную роль литературы, то есть ее непосредственное влияние на формирование личности, на поступки человека, на понимание тех социальных сдвигов, которые произошли и происходят еще в деревне и которые так же необратимы, как и не имеет обратного хода жизнь. Нам жалко, что уходит в прошлое деревня, то есть уходит то прошлое, с чем связаны были (и не только у русских людей, но и у большинства народов, населяющих нашу многонациональную и великую Родину) многие представления о нашей культуре, о нравственных критериях, наконец, представления о самой жизни в том ее значении, что только трудом на земле можно добыть хлеб. Так жили наши предки, но это была беспросветная, тяжелая жизнь, и о нелегкой крестьянской доле написаны горы книг. Из этой нелегкой доли выросла вся наша русская культура (я позволю себе говорить о ней как русский писатель, потому что ближе и лучше знаю ее), культура, в которой всегда было больше грустного, чем веселого, и потому в народе всегда жила мечта о лучшей жизни.
Но вот когда деревенский человек, казалось бы, получил наконец возможность по-другому устроить свою жизнь, мы начинаем нашептывать ему: остановись, оглянись, может быть, ты больше потерял, чем нашел. И все это делается вроде от любви к нему, в то время как в любви этой позволительно будет усомниться, потому что при неизбежном росте технического прогресса во всем мире попытка остановить или задержать в своем развитии деревню есть самоубийство для любого народа.
Вот так стоит сегодня вопрос. Вопрос этот существенный, вопрос мировоззренческий и коренной, и никакими туманными объяснениями или пришиванием ярлыков не заслониться нам от него. И дело тут не в том, кто об этом скажет, я или кто другой, и не в том дело, кто и как воспримет постановку этого вопроса, а в том, что это жизнь, и, чем скорее мы поймем это, тем меньше наделаем ошибок, за которые потом тяжело и далеко не речами придется расплачиваться будущему поколению. Что в колхозной деревне не все еще благополучно — да! Что прогресс не только дает благо, но и несет разрушительную силу — да! И надо говорить и писать об этом остро и проникновенно. Но говорить и писать о проблемах действительно сегодняшних, а не просто с оглядкой на прошлое, о котором, почему-то перечеркнув вдруг свидетельства классиков, начинаем судить иначе.
Каждому из нас не может элементарно не представляться, что нет ничего проще: взять лучшее из прошлого и перенести в настоящее. Но как только в руках у нас оказывается перо, мы забываем это элементарное и иногда лишь в дань художественной моде, а иногда ради некоей драматизации, что еще непростительнее, начинаем то чернить все наше прошлое, то непростительно высветляем его, отказывая при этом в благородстве нашему современнику, в том
