Я смотрел, как она идет к своему «Рено-16». «Хм, — подумалось мне, — она унаследовала и машину». И я вновь увидел мадемуазель Борель, терпеливо ожидающую на заднем сиденье, в день, когда я увиделся с Натали перед аптекой. Но «ожидающую» — это неточное слово, как, впрочем, и «терпеливо»: чтобы ожидать, надо различать прошлое и будущее, а чтобы быть терпеливым, надо замечать проходящее время. Мадемуазель Борель не имела ни точек отсчета, ни мерительных инструментов; мадемуазель Борель была выставлена связанной по рукам и ногам под палящее солнце настоящего, как те осужденные, которых некогда приковывали нагими в самый полдень к добела раскаленному солнцем жертвенному камню. Ни памяти, ни забвения. И ни пятнышка тени вокруг.
Но настала ночь: кровь Эвариста перестала бежать в ее жилах. Такую вот странную конечную станцию выбрали воспоминания Эвариста для того, чтобы умереть.
Господин Дик поднялся из-за соседнего столика почти одновременно со мной. Я решил не обращать на него внимания.
* * *
Госпожа Консьянс была в отъезде; она оставила мне ключи, чтобы время от времени я забегал к ней поливать ее растения. Так что, прячась среди фикусов на ее веранде, я мог в то же время присутствовать при переезде.
Первыми прибыли родители Матильды. Они три раза обошли вокруг дома. Я видел, как они морщили носы и хватались за голову в ужасе от мысли, что их дочь могла жить в этом. Затем появился грузовик, отец Матильды достал из-под коврика ключ, и все принялись за работу. Грузчики входили и выходили. Мать, стоя у них на дороге между домом и грузовиком, провожала каждый предмет мебели ласковым прикосновением или нежным словом, будто школьная учительница, встречающая своих учеников после долгих летних каникул. А отец, стоя рядом с ней с маленьким блокнотом в руках, помечал каждый предмет в своем инвентарном списке.
В десять часов старая черная «четверка» притарахтела из города и остановилась в проезде между домами. Из нее, осторожно вытягивая длинную шею, выбрался невысокий человек лет шестидесяти. Он постоял, наблюдая за мебельным дефиле, затем повернулся в мою сторону и заметил меня.
— Простите, месье, Франсуа Домаль — это в соседнем доме?
— Да.
— Он что, переезжает?
— Не он. Только мебель.
— А… мебель…
Он смотрел на меня снизу вверх, пытаясь понять. На его старом двубортном пиджаке оставалась только одна пуговица; на изношенном воротнике рубашки пот и грязь образовывали муар. Он осмотрелся, периодически поглядывая то на часы, то на машину.
— Значит, тут он и живет… С виду не так уж плохо…
В это утро — как и всегда в безветрие — фабрика воняла на полную мощность. Машины на перекрестке, убегая от зловония, рванулись по зеленому свету, как оторвавшийся тромб.
— Во всяком случае, здесь спокойно, да? — Не получив ответа, он сконцентрировал свое внимание на грузчиках. — Смотрите-ка, круглая кровать… Чудно… никогда такого не видал… А тот высокий лысый господин — он кто?
— Судебный исполнитель.
При этих словах он выпал в осадок. Разочарование его было столь рельефно, что я с трудом удерживал смех.
— Судебный исполнитель! — процедил он сквозь зубы. — Боже!.. Такой конец проделать — и все зря!
Он прокашлялся, попытался застегнуть на брюхе вторую — воображаемую — пуговицу и затем обратил ко мне свою самую широкую улыбку:
— Со мной тут такая глупейшая случайность приключилась! Я близкий друг господина Домаля и… представьте, на станции техобслуживания у меня украли и сумку, и деньги… По правде говоря, я твердо рассчитывал на него, чтобы хотя бы заправиться.
— А вы подождите его. Он, наверное, скоро появится.
— Вообще-то… видите ли, я здесь проездом… У меня буквально сейчас очень важная деловая встреча в Байонне… Знаете, современная жизнь… весь этот круговорот! Так мало времени остается для друзей…
Чтобы продлить удовольствие, я очень медленно вылил половину лейки.
— Как видите, мне в самом деле чрезвычайно неловко обращаться к вам с такой просьбой, но… может быть, вы смогли бы одолжить мне эту сумму? Скажете ему, что Робер заезжал его повидать… Он непременно возместит вам. Благодарю, месье, вы очень любезны… И пожалуйста, передайте от меня большой привет Франсуа Домалю!
Слегка оттянув пальцем воротник своей рубашки, мой отец церемонно поклонился мне и исчез в такси. Одно из двух: или он не узнал меня, или сделал вид, что не узнал. Не знаю, какая из этих гипотез более печальна.
После отъезда перевозчиков я вернулся в свой дом. Пусто. В самом деле, немногие принадлежавшие мне предметы меблировки давно уже закончили свой век на помойке, чтобы освободить место для уюта, а все остальное было увезено по списку из маленького блокнота. Но каждый предмет оставил в доме свой особенный след. Галоген — очень аккуратное черное пятно в том месте, где баллон лампы слишком близко подходил к потолку. Другое пятно, куда большее, хотя и не такое ровное, очерчивало исчезнувшие контуры дивана — наподобие отпечатка какого-то ископаемого… Для уюта как-то маловато.
Однако же был телефон; совсем одинокий, он стоял на полу под окном. Нормально: телефон — собственность государства. И теперь, в пустоте, он царил и властвовал, обретя наконец свой подлинный масштаб «наседки», подсаженной Большим Братом.
— Агентство «Дик», добрый день.
Тот же голос, что и в прошлый раз, но усталый, почти хриплый: Глория Грэхем, проходящая курс дезинтоксикации. В окно мне видно, как двое рабочих в спецовках обновляют покраску фабричных труб.
— Добрый день. Господина Дика, пожалуйста.
— Я его компаньонка. Чем могу быть полезна?
— Я… предпочел бы говорить с господином Диком, если вас не затруднит…
Молчание.
— Простите, ваше имя…
— Консьянс.
Я слышу шорох картотеки клиентов: она ищет имя.
— Господин Дик умер в прошлом году, месье… Консьянс. Я продолжаю дело и могу вас заверить, что наши методы не изменились. Так что если вам угодно изложить мне вашу проблему…
Это объясняло перемену в ее голосе: аренда слишком высокая, клиентов слишком мало — тревога и усталость маленького предпринимателя. Я видел морщинки на ее лице и заколотые шпильками светлые волосы, которые господин Дик уже никогда не распустит… И в надписи на стекле отвалились две буквы: «ки» овтстнеА.
— Видите ли… извините, но это деликатный вопрос, и я предпочел бы говорить с каким-нибудь…
— С каким-нибудь мужчиной, не так ли? — Уныние в ее голосе было почти осязаемо. Сколько раз ей уже бросали в лицо этот специфический упрек? — Сожалею, месье, но в агентстве «Дик» нет мужчин. Фактически я сама обеспечиваю расследования. К тому же в «деликатных», как вы говорите, делах женщины часто быва…
Я положил трубку, но остался стоять на том же месте у окна.
