выплавляем стекло и сталь… Нет, решительно нет ничего невозможного, дорогой друг. Наука победит саму смерть!
Я уже не слушал суесловие соседа, мысль унесла меня на борт летящего из Швейцарии самолета. Вот он приближается к нашему берегу, вот Руʼйа сидит у иллюминатора и пытается в мерцающих огоньках отыскать свою родину. Она вспоминает обо мне, о Хишаме, об ʼУмм Зайдан… Вот самолет кружит над аэропортом, где-то вдалеке от нашего здания садится на взлетную полосу. Он подъезжает ближе, по его трапу сбегают люди. Среди толпы я вижу Руʼйа с маленькой сумочкой в руке – ту самую Руʼйа, какой она была год назад. Она замечает меня и машет рукой, я отвечаю ей тем же. Мы счастливо улыбаемся друг другу. Что мне ей сказать? Как она меня встретит? Она может прокричать: «Муса, дорогой!», а может, не проронив ни слова, залиться горькими слезами… Нет, я обниму ее, скажу ей: «Руʼйа, моя Руʼйа! Ты – видение Моисея на горе Синай!» Этого будет достаточно. Не думаю, что она станет спрашивать меня о Хишаме, она ведь не знает о его выздоровлении. А даже если и спросит, то я ничего ей не отвечу. Не говорить же ей о его исцелении и путешествии с Не-Именуемым по реке времен!..
Мой сосед и не заметил моего мечтательного молчания, он продолжал трещать до тех пор, пока сам себя не прервал:
– Я вижу огоньки и слышу рокот мотора! Там, там! Самолет приближается!
И в самом деле, в небе появились огоньки, послышался гул турбин. Спустя буквально минуту на взлетную полосу приземлился самолет, затем, не доехав до нас и двух километров, он внезапно сильно накренился на бок, сломав надвое крыло… В мгновение ока огромная машина вспыхнула. Огонь вырывался из раскрошенных иллюминаторов, из белого брюха и фюзеляжа, то, что еще минуты назад было самолетом, превратилось в сущий ад.
Мой сосед, этот отчаянный поборник науки, смертельно побледнел, он только трясся и непрерывно шептал: «Господи, Господи!» Его дочь упала на землю, словно пораженная апоплексическим ударом. Толпа вокруг сквернословила, молилась, причитала, плакала, возмущенно ревела. Работники аэропорта стянули к пылающему корпусу воздушного судна десять пожарных расчетов, а военные мигом оцепили его. Над человеческим кольцом вздымалось в небо оранжевое пламя, из-под металлических останков вырывался черный дым, расходившийся высоко над полотном аэропорта.
Все мы, провожающие и встречающие, знали, что там, в те самые минуты, полыхают в адском пламени тела стариков и детей, юношей и девушек, до последнего момента полные жизни, страстей и амбиций, но ничем не могли им помочь. Мы, может, и хотели бы разогнать дым, взять на себя страдание всех убитых огнем людей, но не могли. Мы были приговорены к наблюдению.
Я пытался не видеть и не слышать происходящего вокруг, однако все видел и слышал. А как иначе, если где-то там Руʼйа задыхается в дыму и тонет в огне? Там, в намертво запечатанном самолете, горят ее мысли, слова, страхи, вина, желания; все, что мы с ней пестовали долгие годы, та самая морская ночь превращается сейчас в горку никому не нужного пепла. Великолепный храм разоряется за считаные минуты, полнокровная жизнь прерывается, будто ее и не было вовсе. Крики, причитания, визг, мольбы о помощи и вопли отчаяния. Заранее проигранная гонка со смертью.
Неожиданно для меня картина меняется. Какой-то волшебник протирает мои глаза, и вот я вижу глянцевую водяную гладь, сотни разноцветных лодок, темный тоннель и выплывающую из нее посудину, в которой сидят Не-Именуемый и Хишам. И я опять кричу, что есть мочи:
– Хишам! Возьми меня с собой!
…Наконец, пожар потушен, а дым – развеян, обломки самолета покрыты пеной; все, что в нем дышало, обратилось в прах.
Я возвращался домой и про себя поражался своей стойкости: как сам я не сгорел от одного вида катастрофы, как сам не превратился в пепел? Мне что-то придавало силы перед лицом огня, дыма и смерти, наверное, это были постоянно всплывавшие в мозгу картины посева и жатвы, сокровища и сада, камешка и снега, плывущей по реке лодки и Хишама. Я оставался сильнее увиденного.
ʼУмм Зайдан чуть не сошла с ума, увидев, что я вернулся домой один. К счастью, прежде чем начать рвать на себе последние седые волосы, она вспомнила о пришедшей уже после моего отбытия телеграмме, дрожащей рукой и с испуганным выражением лица достала ее из нагрудного кармана замызганного фартука.
Я распечатал телеграмму и пробежал глазами ее одну-единственную строку.
«Самолет меня опередил. Встречай меня завтра в то же самое время. Руʼйа».
Час двадцать четвертый
Я очнулся от долгого сна, чтобы встретить новый день и заодно проститься с Последним днем ветхого Мусы ал-ʻАскари.
Да, я проснулся, но за моими веками до сих пор шумит картина с красивой лодкой, рассекающей гладь и самое течение непокорной реки. На борту сидят трое:
Не-Именуемое.
Хишам.
Новый Муса ал-ʻАскари.
Примечания
1
Свет во тьме (лат.).
2
Нуайме М. Сабʻун («Семьдесят»). Бейрут, 2011. Т. 1, с. 150–152. См. русский перевод первого тома трилогии: Нуайме М. Мои семьдесят лет / Перевод с арабского С. Бациевой. М., 1980. В своем письме академику И.Ю. Крачковскому (1931) Нуайме пишет: «Я родился 22 ноября 1889 г.» (Автобиография Михаила Нуайме // Крачковский И. Избранные сочинения. М.-Л., 1956. Т. 3, с. 225).
3
Там же, с. 155.
4
Ср. с «высокогорьем» детства свящ. П.А. Флоренского (Флоренский П. Детям моим. Воспоминания прошлых дней // Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание. М., 1992).
5
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 57–58.
6
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 113–114.
7
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 207.
8
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 208.
9
Автобиография Михаила Нуайме // Крачковский И. Избранные сочинения. М.-Л., 1956. Т. 3, с. 224. Упомянем также о том, что летом 1956 года Нуайме посетил Москву по приглашению Союза писателей СССР. Этот визит литератора в Союз продлился три недели.
10
Сухова Н. «Арабская колония» в Киеве: студенты-сирийцы в Киевских
