— Один за другим благородные уходили вовне, сквозь Пустоту, в иные миры. Для них это проще, чем для нас — летать. Только Каэфидрагор оставался с Матерью, раздираемый гневом и состраданием. Когда маги опять начали воевать, истязая Матерь, Каэфидрагор решил положить этому конец. Тогда она заперла его в темнице достаточно прочной, чтобы сдержать безумную ярость. Он всё же вырвался из неё в конце, когда война стихла, но заплатил за побег почти всей своей мощью… Однако же оставшегося хватило, чтобы начать месть. Я тоже был там, откликнулся на зов и отправился рушить их крепости, палить библиотеки, испепелять армии. Матерь не могла помешать нам, пока впереди летел Восставший Гнев. Это было Великое Очищение.
— Он основал Новую Тангрезианскую империю, покорил все народы и оставил династию правителей, которые могли подчинять своей воле…
— И теперь здесь стоишь ты. — Омекрагогаш поднял голову и взглянул на Туарэя обоими глазами, как показалось тому, — с усмешкой. — Кровь благородных драконов разбавлена почти до состояния воды, но очищенная болью, укреплённая мучениями, сгущённая смертью, и кристаллизованная в огне перерождений. Ты почти достоин зваться его тенью, бог, но ничем большим тебе никогда не стать.
— Да, надо мной неплохо потрудились… — Туарэй резко обернулся, на этот раз он был уверен, что кто-то звал его.
Старый дракон легко поднялся и распахнул крылья, он громко и шумно дышал, подставляя тусклую чешую солнцу, шипел и хрипел от удовольствия.
— Мои обязательства исполнены, теперь ты знаешь историю своего рода и можешь гордиться ею по праву. Прощай, Доргон-Ругалор…
Он крепко зажмурился и распахнул глаза в мерцающей горячей темноте.
///
Наяву.
Самшит пела своим высоким чистым голосом, фокусируя и направляя силу молитвы. По мере того, как золотое озеро достаточно затвердевало, она могла ближе подступать к яйцу. Вера элрогиан, проходившая через Верховную мать, обволакивала этот сосуд, покрытый сетью пульсирующих трещин. Самшит не сомневалась в том, что её бог был заключён внутри, и что он нуждался в её помощи, какой бы кощунственной ни была последняя мысль. Её долг и её судьба велели во что бы то ни стало поддержать его.
Когда ослепительный свет унёсся в ночное небо и пробил его купол, исчезнув, она потеряла зрение. Тем не менее, Самшит приказала Фуриусу Брахилу скорее провести в сокровищницу верующих. Она говорила о своих людях, но легат не стал отправляться за ними, а привёл соплеменников. Самшит не приходилось выбирать, и она призвала их к молитве, а когда услышала в ответ лишь тишину, догадалась повторить на языке старого Грогана. Один за другим голоса из белой пустоты стали тянуть «Тень крыльев покрывает мир». Молитва прославления бога-дракона, старая, и одна из немногих, где верующие не просили помочь в истреблении врага.
Сначала они пели вразнобой, но голос Самшит объединял и увлекал прочие, Верховная мать чувствовала, что люди вокруг, чужие для неё, всё же были истинно верующими. Их вера, возросшая на вулканическом камне, напитанная кровью, страхом, надеждой и гневом, текла к яйцу и проникала сквозь трещины под скорлупу. Понемногу зрение возвращалось к Самшит, но жрица не радовалась этому избавлению, все её мысли и душевные порывы были обращены к богу. Она не смогла бы признаться даже самой себе, что изредка, на грани сознания возникал и прятался не божественный образ…
Вулкан, стихший после восхождения звезды на небосвод, заволновался вновь. От толчка Самшит едва не упала, — она непрерывно пела уже несколько суток, не принимая ни пищи, ни воды, держась лишь на собственной выносливости. Трещины на скорлупе засветились ярко и ровно, у жрицы перехватило дыхание, когда волна жара окатила её, а потом… небо загорелось! Верховная мать потеряла голос, она стала отступать, повинуясь инстинкту, испуганные крики неслись отовсюду, почти заглушаемые звоном монет и рокотом из недр.
— Что это? — Легат оказался рядом и схватил Самшит за руку, чтобы отвести назад.
— Это… — слова еле слышно доносились из охрипшего горла. — Это…
Ударная волна смела их и подняла золотые волны, в красном небе задули огненные вихри, пламя всех цветов, от оранжевого до белого, неслось, гоня тучи чёрного дыма.
— Это зов!!! — Самшит почувствовала, как по горлу скользнуло лезвие, на миг она поверила, что Брахил совершил предательство, но только на миг, — просто её связки не выдержали.
Вторая ударная волна прокатилась по миру и ушла эхом в Астрал, затем ещё и ещё раз. Каждый встряхивал Верховную мать на всех слоях её существа, словно с небес опускался исполинский молот. Многоголосый рёв донёсся отовсюду, и в тёмных небесах появились силуэты. Один, два, пять, восемь; их становилось всё больше, парящих на огромных крыльях, оглашающих мир своими свирепыми голосами.
Легат заставил её отойти прочь, хотя Самшит упиралась, она вожделела лицезреть происходящее, потому что эти ударные волны предвещали богорождение, а драконы, кружившие в огненных небесах, явились засвидетельствовать его. Один раз она уже видела апофеоз, но тот прошёл неправильно, дав ей долгожданного бога, страдавшего каждый миг своего существования. Он думал, что ей ничего неизвестно, однако, Верховная мать не может не перенимать страданий своего повелителя. И теперь для неё было смертельно важно увидеть исправление самого важного события в истории.
Яйцо превратилось в овал золотого света, совсем не такого яркого и ослепительного, как у той белой звезды, но сильного и чистого. Ударные волны сопровождались вспышками, двойные как пульс, учащающиеся.
«Вот-вот,» — поняла она, — «ещё немного!»
Драконы спускались, их были десятки, тёмные крылья затмевали красное небо всё больше. Уже можно было различать их формы, размеры, цвета выдыхаемого пламени. А потом скорлупа распалась мириадами искр, освободив ослепительно прекрасное существо.
* * *
Он наконец освободился из тесноты, раскинул руки, а потом и крылья, натягивая обширные мембраны. Туарэй потянулся, испытывая сладкую истому во всём теле, прикрыл глаза от удовольствия, глубоко вздохнул. Никакой боли? Когда в последний раз он жил совершенно без боли? Какое странное чувство.
Бог посмотрел на свои руки и удивился вновь, не столько тому, что обе они были покрыты сияющей алой и зеркальной чешуёй, а на каждом пальце сидел мощный коготь, сколько тому, что обе руки были одинаковыми, живыми, его собственными. Он чувствовал всё: крылья, хвост, ноги, претерпевшие самые сильные изменения, уподобившись драконьим; чувствовал эфир, духов, кружащийся смерч огненной энергии в Астрале, из-за которого в материуме небо превратилось в отражение Пекла. Он чувствовал драконов, круживших над головой. Прислушавшись, Туарэй не смог распознать ни единой цельной мысли, только обрывки любопытства и удивления, выныривавшие из океана неукротимой ярости. Драконы явились к его второму апофеозу, но не потому что хотели, а потому что чувствовали, что должны. Ни один из гигантских змеев неба не понимал, что он тут делает.
Но Туарэй понимал. Он огляделся, взмахнул когтистой рукой, — и застывшее под ногами золото вновь стало жидким. Потоки его поднялись, оформляемые волей бога, сделались гладкими, застыли в виде громадной чаши.
— Вниз.
Один из драконов, фиолетово-бардовый карпатин, дёрнул головой и стал неохотно снижаться. Этот вид относился к обычным, если драконов вообще можно было называть столь невыразительным словом. Четыреста семьдесят стоунов веса, сорок с лишним шагов в длину, огнедышащий, с прочной чешуёй, но без тяжёлой костяной брони. Он опустился рядом с чашей, тяжело хлопая крыльями, выдохнул через ноздри дым и, повинуясь следующему приказу, вытянул переднюю правую лапу. Туарэй коснулся своей груди, в которой больше не было отвратительной дыры, но над сердцем, в нагрудной ямке пульсировал огненный кристалл: он вспыхнул и сквозь пылающие грани на свет появился Доргонмаур. Быстрый удар копья, рёв, из небольшой раны полилась струйка кипящей
