свои многострадальные запястья, я пустил себе тоненькую струйку крови. Ну что ж, приступим.
* * *
Резиденция Ордена Рассвета
Ирликия
Альб Ирликийский испытал нечто, схожее с оргазмом, но гораздо более сладкое. Его организм трепетал в ни с чем сравнимом удовольствии от приближения к мести. Говорят, месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным. Его, Альба, месть уже не просто холодна, она заледенела, превратившись в кусок вечной мерзлоты Каролийских гор.
Его Святейшество был в курсе ритуала перерождения, принятого у магов крови. Основой для новой личности оставалась одна двенадцатая часть силы и одна двенадцатая часть памяти. У Альба даже мелькнула крамольная мысль попытаться ещё раз возвратить эту заблудшую во тьме ереси душу в лоно ордена Рассвета. Но личная месть всё же перевесила. Слишком долго он ждал. Слишком долго видел, как другие совокупляются. Больше столетия он был лишён доступа к одной из сильнейших собственных зависимостей. И сейчас он жаждал мести.
Сперва, отправляя центурии на поимку перерождённого Кровавого, Альб надеялся на скорую развязку, но этот сучёныш как всегда его удивил. Когда цепной пёс ордена явился обратно из портала и отменил столь тщательно спланированную операцию, Альб едва удержался от убийства.
— У тебя меньше минуты, чтобы пояснить свои действия, Серв, — пропел мелодичный голос Его Святейшества, готовясь наживо вынуть все запасы благодати из тела своего самого верного паладина.
Центурии стояли наготове, ожидая приказа главы Ирликии.
Серв в какой-то непонятной одежде, с ног до головы измазанный в крови, скинул с плеча свёрток из некогда белоснежного плаща ордена, а затем с величайшей осторожностью развернул его.
Перед Его Святейшеством лежало юное создание с волосами чистейшего платинового оттенка, точёной фигуркой и небольшой упругой грудью. Кожа чистого алебастрового оттенка без единого изъяна манила. У Альба затряслись руки от предвкушения. Это же сколько художеств вынесет это тело, прежде чем… Он одёрнул себя, не завершив мысли.
— Кто это?
Серв на коленях подполз к своему господину и приложил ладони себе на виски.
Рассветная благодать полилась в главу Ирликии вместе с обрывками памяти Серва. Глаза паладина затянуло туманом, будто он заново переживал все события неудачного прорыва.
Альб хмурился, видя силу осквернённых чужого мира. Сильны. Очень сильны. В отрыве от доступа к алтарям покорить эти земли представлялось нереальным. Но как же хороши женщины…
Обладание сильной скверной изменило их тела, сделав идеальными сосудами для будущих воинов Рассвета. Его Святейшество то и дело облизывался, глядя на изящные фигурки, аристократические лица. Вековая селекция всё же имела свои плюсы, которые Альб как мужчина не мог отрицать.
В ордене такой безупречной красотой обладали лишь двенадцать Святейшеств, имея неограниченный доступ к силе. Раньше их называли ангелами за невозможную красоту. Раньше. Пока Кровавый не изуродовал их своим посмертным проклятием. Сейчас лишь Альб отдалённо напоминал того Ангела Рассвета, какими они были до того.
Кровавый за всё заплатит. Он кровью смоет эту страшную страницу их истории, заодно навсегда уничтожив свидетельство его, Альба, ошибки, его самого главного просчёта.
Вернувшись к воспоминаниям паладина, Его Святейшество по достоинству оценил старания своего пса, верно оценившего на месте ситуацию и сделавшего выбор в пользу стратегического преимущества в будущем противостоянии.
Это преимущество сейчас лежало у ног Альба, невозможно прекрасное и манящее. Хотелось прямо сейчас уединиться с блондинкой, но месть… Она того стоила. Как там звали ту наивную и невозможно спесивую девчонку, которая решила, что достойна править с ним? Лина? Луна? Неважно. Главное, она стала отличной приманкой. А у некоторых вкусы не меняются. Неплохие вкусы, скажем откровенно, схожие со вкусами его отца. С возрастом они только улучшились.
Какое же удовольствие будет оприходовать эту девицу на глазах Кровавого, а после уничтожить обоих. Ради такого удовольствия стоило потерпеть.
— Трубите сбор Легиона Рассвета. Выдвигаемся на Кровавый Пик. Я хочу сполна насладиться триумфом.
* * *
Хельга умерла, чтобы возродилась Ольга.
Девушка оглядывалась на этот новый «старый» для неё мир. Ни черта не изменилось и одновременно изменилось всё. Как будто не было разницы в сотни тысяч лет. Хотя, может, её и не было, и все её воспоминания всего лишь бред воспалённого сознания? Ну да, конечно. Такой же бред, как и проклятое бесплодие.
При нынешних возможностях магии восстановить бывшее поле битвы до вот такого вот миленького форта — дело пары дней. Вот только приглушить так эмоциональный фон за пару дней, месяцев, лет и даже сотен лет не вышло бы. А уж эти материи Ольга всегда чувствовала тонко.
Ольга добросовестно помогала местным защитникам, переносила тела, походя гасила истерики у некоторых, но при этом сосредоточилась на собственных ощущениях. Полное единоличное владение телом было в новинку. Дуновение ветерка в волосах, падение и таяние снежинки на ладони, трескучий мороз на кончиках пальцев… Ольга чувствовала себя узником, обречённым на пожизненное заключение, но вдруг выпущенного на свободу по амнистии.
Ей хотелось кружиться, смеяться, петь, плакать. Ей хотелось чувствовать. Пусть это будет даже многообразие боли, всё ещё касающееся её бессмертной души. А ещё за этими искрящимися шампанским чувствами медленно поднимала голову холодная ярость. Ярость на тех, кто так поступил с ней. Именно эта ярость и ненависть стали тем стержнем личности, который удержал душу от расщепления в водах Реки Времени.
Ольга растирала кровь между пальцами, вдыхая сладковатый запах во весь объём лёгких. Так пахло в тот день, когда с неё сдирали кожу. Так пахло тогда, когда ей вскрывали чрево и убивали её дитя. Так пахли смерть и боль. Она должна была умереть, и она бы умерла. Но память… ненависть… боль…
— Я вернулась! — прошептала Ольга, разглядывая небо, укрытое сизыми тучами. А в следующее мгновение её окровавленную руку обхватила детская тёплая ладошка.
Эмпатку прошила судорога застаревшей боли. Этим тварям мало было её убить. Они прокляли её, обрекая на невозможность стать матерью даже в другой жизни. Злые слёзы навернулись на глаза, но она старательно их смахнула, чтобы малыш не заметил.
Присев, чтобы оказаться на уровне лица мальчика, Ольга уже хотела спросить, что ему потребовалось, когда слова застряли в её горле. Напрасно эмпатка волновалась о слезах на своих щеках. Мальчик всё равно их не увидел бы. На изувеченном детском лице бугрились уродливые шрамы, а глаза светились молочным туманом. Ребёнок был давно и бесповоротно слеп.
Пока Ольга приходила в себя, слепыш обхватил своими ладошками ей виски и приложил свой лоб к её. Практически сразу на измазанных кровью щеках пролегли дорожки слёз. Эмпатка закусила губу до
