несколько рановато, однако госпожа Бубон-Лашанс узнала, что её соседи собираются давать балы в феврале, и поспешила устроить свой праздник на несколько дней раньше. Её бал в честь Масленицы вне конкуренции. Две сотни гостей, увеселения до утра, пятьдесят человек прислуги на кухне, фейерверк – мадам Бубон-Лашанс не сомневалась, что все прочие приёмы будут выглядеть после этого посмешищем.
Она наняла у соседних плантаторов целый отряд слуг и заказала для них ящик белых перчаток. Сделала причёски двум своим борзым, велела подстричь лужайку ножницами и приготовила шали для чувствительных к ночной росе дам. Она во всём привыкла следовать парижской и версальской моде, а в январе в Париже, как известно, начинается сезон балов. Но если в лучших домах Европы гостей удивляют деликатесами из Америки, то Изабелла Бубон-Лашанс изумит своих изысканными блюдами Франции и Италии и белыми венгерскими или кипрскими винами.
Но главным украшением вечера станут четверо музыкантов, которые тоже прибыли издалека и теперь устраиваются на эстраде посреди парка. Они положили на пол футляры с инструментами и коробки с париками и проверяют на прочность небольшую свежепостроенную беседку, в которой им предстоит играть. От пола ещё пахнет свежей стружкой.
Струнный квартет прибыл прямиком из Филадельфии, где выступал перед Джорджем Вашингтоном, и уже через два дня отчалит на корабле в долгий путь до Вены, родного города музыкантов. В приглашениях госпожа Бубон-Лашанс скромно упомянула, что будет «музыка от личного камерного оркестра государя Священной Австрийской империи».
Она твёрдо намерена унизить тех, кто решит заставить гостей плясать под банджо козлиной кожи, на котором играет какой-нибудь негр.
– Ну, Салливан? Что с тем купцом? Вы мне его нашли?
Хозяйка сидит на качелях, подвешенных в одной из галерей, идущих вдоль дома. Там она по очереди принимает своих портных, столяров, кондитеров. Однако управляющий Салливан подбежал к ней вне очереди. Он проскочил между колонн и отогнал кое-кого из ждущих аудиенции, чтобы поговорить с госпожой Бубон-Лашанс один на один.
– Да, – отвечает он, – я его видел. Вас не обманули. Я общался с ним прошлой ночью в имении Роуз-Хилл, к северу от нас. Он из свободных цветных, довольно светлый. Его зовут Кортес.
– И как его хлопок?
Салливан меняется в лице.
– Ну что ещё?
– Хлопок… Он такой, как вам и рассказывали… Все те, кто заговаривал про него…
Брови госпожи Бубон-Лашанс поднимаются домиками. Салливан трясёт головой.
– Он… Госпожа, я не знаю.
– Что с этим хлопком, Салливан?
– Во-первых, семена. Они чёрные, совсем без налипшего пушка. Они до того чёрные и блестяще, что в них смотреться можно.
– А сам хлопок?
Он протягивает ей ладонь. Хозяйка смотрит на неё. Пусто.
– Присмотритесь.
Она чуть наклоняется. Подаётся вперёд на качелях, коснувшись носками пола.
– Ничего у вас нет на руке.
– Присмотритесь получше.
– И что?
– Пальцы у меня до сих пор дрожат.
Изабелла Бубон-Лашанс откидывается назад, смотрит ледяным взглядом. Да, у Салливана всё ещё дрожат руки.
– И он продавал его всей Луизиане прежде нас?
– Кое-кто уже посадил его в теплицах.
– Почему в теплицах?
– Потому что темнокожий купец продаёт лишь по два ведра семян в одни руки. Чтобы было, чем засадить поля, нужно дождаться первого урожая.
– Значит, теперь все они меня обгоняют.
– Да. Но он приедет. И вы получите свою часть.
– Когда?
– Сегодня вечером. Прошу прощения. Как раз во время праздника. Но ждать он не может. Завтра он отправится по реке на север. И больше в наших краях не появится.
Вереница работников позади них терпеливо ждёт. Хозяйка спокойно продолжает качаться. Салливан каждый раз изгибается, чтобы не получить в глаз туфлей.
– Сколько у него осталось? – спрашивает госпожа Бубон-Лашанс; в голосе слышатся опасные нотки.
– В повозке ещё три полные бочки. Он продаст вам из них две мерки.
– Три бочки?
– Нет, я сказал: две мерки. Два ведра по пять литров семян.
– Я поняла, Салливан. У него с собой три бочки.
Она вытягивает ноги, раскачиваясь сильнее.
– Он один?
– С ним странная юная негритянка, которая всюду ходит с луком.
– Когда они прибудут, скажите им ждать возле птичника. И доложите мне. Я хочу, чтобы этого человека приняли как следует. Чтобы он навсегда запомнил плантацию Лашанс.
Она выпрямляется на качелях.
– А это что ещё такое?
Она показывает на лошадь Дымку, стоящую чуть поодаль.
– Это Силки, вы просили привести её вам.
– Кучер не мог сам этого сделать? Что ещё за boy?
Качели замедляются. Из-за шеи животного показалась голова Лама. Он держит Дымку за узду.
– Помните его? – спрашивает Салливан. – Вы купили его вместе с Силки на старице. Должно быть, кучер занят, вот и послал мальчишку. Иди сюда!
Она бормочет:
– На самом деле он так и не может управиться с этой лошадью.
Остальные отступают ещё на шаг. Мадам Бубон-Лашанс сходит с качелей и гладит лошадь; та стоит спокойно.
– В полночь, Салливан, я сяду на Силки, чтобы объявить фейерверк. Пойдут клубы дыма. И я появлюсь из них на лошади. Это будет знак пиротехникам начинать.
Салливан кивает, несколько волнуясь. На прошлогоднем балу его хозяйка задумала появиться из бассейна, стоя на платформе, приводимой в движение шестерёнками. Но вышла заминка. Разогнавшийся механизм затянул в своё нутро всё её платье. Дыма не хватило, чтобы скрыть зрелище целиком.
– Вы всё поняли, Салливан?
– Да.
– Тогда оставьте меня, – говорит она, возвращаясь на качели. – Мне нужно решить ещё уйму дел. Позаботьтесь, чтобы рабы не выходили из хижин. Приедет губернатор Миро. Я попросила у него двадцать человек из гарнизона. Они будут охранять негритянские бараки. Ясно?
– Есть лишь одна небольшая проблема, – говорит управляющий.
– Какая?
– Дус, та девушка, которая трижды сбегала… Мы никак не можем её утихомирить. С начала лета она явно сходит с ума.
– Куда она ходит?
– С ума. Кричит. Ест землю.
– Закуйте её в кандалы на всякий случай. Сегодня вечером я хочу думать только о себе.
– Сбежать она уже не сбежит. Ни рассудка, ни сил не хватит. Но она постоянно вскрикивает. К тому же далеко она бы всё равно не ушла – у неё на щеке ваши инициалы.
– И она запятнает их, если вечером будет вести себя недостойно.
Мадам Бубон-Лашанс передёргивает.
– Закуйте её в кандалы как можно дальше отсюда!
Лам вслушивается в каждое слово.
– Где? – спрашивает Салливан.
– Пристегните, что ли, к дереву у реки. Лишь бы её не было слышно! Остальное – ваши заботы. И не забудьте завтра забрать. Мы постоянно о них забываем. Так не годится.
Салливан надевает шляпу. И знаком приказывает Ламу идти за ним. Хотел бы он, чтобы скорей наступило завтра. С каждым годом он ненавидит
