в одного попали французы, в последний момент сообразившие, что происходящее внизу неспроста, и принявшиеся густо (к счастью, недолго, ибо взрыв намекнул им о занятиях поважнее) пулять вслед. Александр не знал даже, как ему быть, психовать из-за погибших или радоваться тому, что большая часть группы выжила. К счастью, имелись у него сейчас занятия поважнее. Да и в абордажных схватках погибло много народу. Большинство из них, особенно тех, что из экипажей «Эвридики» и «Санта-Изабель», Александр и вспоминал-то с трудом, но все же…
Ему и самому досталось – во время абордажа получил по голове, вскользь чем-то тупым и тяжелым. Чем именно? Об этом Александр понятия не имел, в той толчее лупили всем, что попадало под руку. Главное – тупым, удар саблей мог бы и отправить его на тот свет, а так – отделался содранной на виске кожей и здоровенным синяком на плече, куда, собственно, и пришелся основной удар. Алена с уже приобретенной в результате длительной практики ловкостью перебинтовала лейтенанту голову, чтоб не кровила, да смазала плечо какой-то довольно вонючей мазью, которая сам кровоподтек не убрала, но боль ослабила. Теперь остался лишь легкий зуд, неприятный, но двигать рукой не мешающий.
Между тем жизнь продолжалась! Экипажи занимались приведением в порядок кораблей, в первую очередь брига, серьезно пострадавшего от артиллерийского огня. Русские корабли отделались куда легче. Одновременно разгружали трюмы «Психеи», фрегат надо было спешно ремонтировать. Не покладая рук трудились медики – раненых было много. Стоит признать, им повезло, что здесь и сейчас над ними трудились выходцы из монастыря и женщины. Военные медики по благоприобретенному профессиональному цинизму были помешаны на ампутациях, эти же старались в меру сил и умения сохранить пациентам не только жизнь, но и здоровье. Да и перед ними были сейчас не обезличенные солдаты, отличающиеся разве что цветом мундиров, а свои же, земляки, порой знакомые. Словом, все были при деле, и этим табором в меру сил и разумения требовалось управлять. В результате у лейтенанта попросту не было времени на собственные переживания. И это было замечательно!
Уже вечером, на острове, команды пировали у огромных, тут же и сооруженных столов. После боя мужчинам надо есть и пить, и желательно не сидеть на хлебе и воде. Тем более что на Сосновец свезли раненых – на свежем воздухе, пускай и в палатках, все же лучше, чем в тесных, полутемных кубриках. Большинство выживут и даже не останутся инвалидами, а те, кому суждено умереть, в большинстве уже отошли в мир иной. Таковых, к счастью, было немного. Так что сейчас на берегу пребывала большая часть экипажей, оставив на кораблях лишь необходимый минимум.
Пока матросы отрывались на берегу, их командиры расположились на «Миранде». Прямо на палубе – вечер был теплым, и в тесноте капитанской каюты сидеть не хотелось. А поговорить, желательно в стороне от чужих ушей, требовалось. Как капитану не стоило знать тайны трюма, так и подчиненным не надо вникать во взаимоотношения командиров. Хотя бы потому, что не все разговоры способствуют поддержанию авторитета.
Сегодня в положение обсуждаемого (и осуждаемого) угодил Диего. А все потому, что незачем было лезть на абордаж и без того обреченного фрегата. Трофеи, конечно, вещь хорошая и нужная, однако в данном случае это всего лишь деньги. А погибших моряков обратно не вернешь. Диего, впрочем, и сам не был мясником, то, что, поддавшись азарту, совершил промашку, отлично понимал, а потому смирил горячий южный норов и отповедь от всех присутствующих вытерпел стоически. Только лицо покраснело, как помидор, да кулаки сжались так, что, кажется, попади в них деревяшка – сок бы выжал, невзирая на степень высушенности.
Впрочем, продолжалось это недолго. В конце концов, собрались они не для того, чтобы кого-то унизить, а понять ошибки – и не допустить их в будущем. Верховцев подумал даже, что и в регулярном флоте стоило бы ввести что-то подобное. Вот только кто будет слушать лейтенанта? Тот факт, что под его началом имеется собственноручно им собранная эскадра, какая не у всякого адмирала найдется, проходил отчего-то мимо сознания.
Зато к выводам пришли самым что ни на есть актуальным и вполне осуществимым. Экипажам русских кораблей банально не хватало сноровки в рукопашной. Ярость, сила, готовность сражаться до конца и не отступить – всего этого хватало, и даже в избытке, а вот умения серьезно владеть оружием – нет. А и в самом-то деле, откуда? Русские мужики всегда готовы были от всей широты души приласкать недруга оглоблей или топором, благо и тем, и другим владели виртуозно. Кулачный бой, опять же – редко кто не любил почесать кулаки о не в меру наглых жителей соседней деревни, чтобы потом с ним же и напиться вечером… Все так, однако против хорошо обученного врага этого явно не хватало. Отсюда и такие большие потери. И если бы не подавляющий численный перевес, неизвестно еще, чем бы дело закончилось.
Почему этот момент все упустили? Да все по той же причине, по которой ни англичане, ни французы не ждали от русских абордажа. К этой тактике русские моряки были достаточно равнодушны. Поэтому не имеющему в таких делах сноровки Верховцеву само наличие проблемы и не бросилось в глаза. Ошибки у любого молодого командира, не имеющего достаточного опыта, неизбежны, и нынешний результат – еще не самое худшее, что могло бы случиться.
Выводы из всего этого были сделаны тоже конкретные. Учить команды не только совместным эволюциям в составе эскадры, но и рукопашному бою и владению оружием, холодным и огнестрельным, пригодится. Инструкторов найдут в Архангельске – небось, адмирал не откажет дать несколько опытных солдат. На том и порешили.
А потом к ним привели французского офицера, еще недавно командовавшего «Психеей» и вообще всем их отрядом. То, что недавно еще грозный сорокапушечный фрегат не затонул лишь потому, что сидит днищем на каменистой отмели, над бригом развевается русский флаг, его, похоже, не волновало. Равно как и то, что команды большей частью истреблены, и немногие уцелевшие заперты в трюме русского корабля, не производил на него адекватного впечатления. Впрочем, может быть, он все еще находился в шоке от столь неожиданного финала казавшегося еще недавно спокойным похода.
Так или иначе, капитан Пьер-Эдуар Жильбер был истинным французом и вел себя соответственно. Громкий, наглый, привыкший глядеть на всех свысока. И вместо того, чтобы стоять по стойке смирно и отвечать на вопросы, как и положено всерьез опасающемуся получить в глаз пленному, он громогласно вопросил, что за пираты
