видавший виды кожаный портфель. Рядом стояла кружка давно остывшего чая. В углу аудитории на вешалке небрежно висел плащ, явно принадлежащий Игорю Михайловичу: старый, потертый, заношенный, на полах — следы мела. Больше в аудитории не было никаких следов профессора.
Я посмотрел на экран компьютера, в открытый файл. Я его раньше никогда не видел… Проект назывался «2024» и находился в другой директории, отличной от той, в которой мы с Игорем Михайловичем работали. Я еще несколько минут с колотящимся сердцем вчитывался в строчки кода, потом откинулся на спинку облезлого расшатанного стула и застонал, схватившись руками за голову. Теперь мне было все ясно. Что же он наделал!
Пожилой профессор не дождался меня и решил испробовать симулятор, написанный Матвеем, в действии. По рассеянности он случайно открыл не тот проект, запустил его без виртуальных очков, и, сам того не понимая, прыгнул в год, из которого я попал в восьмидесятые. Сейчас он гуляет по облагороженной и так похорошевшей Москве, изумленно озираясь вокруг, как герой Джона Траволты из «Криминального чтива». А к моей основной миссии теперь прибавилась еще одна — вернуть рассеянного математика обратно в восьмидесятые.
Глава 20
Глазами профессора
Был уже поздний вечер. Вахтерша, гремя ключами, стала обходить аудитории, выгоняя засидевшихся, а я все так же молча, обхватив руками голову, отчаянно думал, как я могу помочь пожилому профессору. Как же он выживет в двадцать первом веке? Он же совершенно ничего не знал и не хотел знать о современном мире — ничего из того, что не связано с наукой и технологиями. Из моих рассказов он знает только, что компьютеры стали гораздо более производительными и менее громоздкими, что появилась сеть Интернет, беспроводные телефоны и прочие гаджеты, что теперь можно не только оплатить коммуналку, а даже чайник включить с помощью мобильного телефона. Обо всем этом он жадно меня расспрашивал, а я с удовольствием рассказывал. Но вместе с тем Игоря Михайловича совершенно не интересовалась, как изменилась современная Москва, и что сколько стоит. Предполагаю, что он потеряется на первой же станции метро (а их там теперь — больше двухсот пятидесяти). Да он, скорее всего, даже зайти туда не сможет — у него же и плаща с собой нет, где могли бы быть деньги. Стоп, какие деньги? На советские рубли жетон не купить, и карту бесконтактной оплаты не пополнить. Как бы не пришлось профессору, отправившемуся в будущее в свитере и брюках в ноябре, не пришлось ночевать на лавке, по обыкновению наших зазевавшихся студентов, которые не попали в общежитие.
Я представил, как странноватый Игорь Михайлович сейчас растерянно сидит где-нибудь на лавочке и поежился от сочувствия. Да уж, не хотел бы я оказаться на его месте. Объясняй потом доблестным стражам порядка, почему ровесник двадцатого века все еще в живых и вполне бодр. Я примерно прикинул, сколько должно быть лет пожилому профессору. Он говорил, что когда пошел на Великую Отечественную Войну, ему было уже лет тридцать — была жена и двое детей, он уже имел степень кандидата наук. Значит, он родился в 1910 году или около того. И сейчас ему — сто четырнадцать лет. И если я в ближайшее время не исправлю ситуацию, странноватого профессора точно упекут в психбольницу. А вытащить его оттуда едва ли легче, чем написать симулятор времени и сконструировать виртуальные очки.
Кстати, насчет общежития… Я быстро глянул на часы. Так и есть. Половина одиннадцатого. Надо бежать бегом, тем более что шаги вахтерши слышались все ближе. Сейчас придется объясняться. Я быстро выключил компьютер, схватил с вешалки плащ Игоря Михайловича, свернул его и запихал в одну из парт, выплеснул остатки чая из кружки в цветок, стоящий в углу, кружку — тоже в парту, папку с его записями — в руки, куртку — на плечи, и бегом в коридор на лестницу.
Быстрая пешая прогулка немного успокоила меня и привела в порядок мысли. Я подумал, что произошло, хоть и неприятное, но тем не менее, не критичное событие. Возможно, я даже зря распереживался, что пожилой профессор потеряется в Москве двадцатых годов двадцать первого века. Он прошел войну и, скорее всего, со смекалкой у него все в порядке. Я нередко замечал, что странноватые люди зачастую лучше остальных приспосабливаются к жизни. Вот, например, наша бывший сосед — Вадик, чудаковатый мужик лет сорока. Работать Вадик особо не любил, а любил почитать книжку, да попеть старые русские романсы.
В начале девяностых, когда меня еще на свете не было, он жил в деревне. Денег было в обрез, жил в полуразвалившемся доме, зато держал с десяток кур — все, что оставила в наследство пожилая мама. С работой в деревне было плохо: вся молодежь уехала на заработки в Москву. Оставшиеся мужики либо пили, либо били жен, либо в свободное от этих дел времени подрабатывали на шабашках: кому воды натаскают, кому дрова наколют. Когда стало совсем понятно, что дело дрянь, а романсами сыт не будешь (к тому же пел Вадик не особо хорошо), мужик решился на отчаянный шаг: просто собрал в сумку пять десятков свежих яиц, доехал на электричке до Киевского вокзала и встал недалеко от метро. Всего через несколько минут к нему подошел какой-то скучающий парень.
— Дядь, почем яйца?
Испугавшись, Вадик назвал первую пришедшую в голову цифру. Парень согласно кивнул, отсчитал деньги, взял сумку и, сев в машину, укатил. Ошарашенный внезапно свалившейся удачей Вадик быстро поехал домой и на следующий день стоял в этом же месте, выставив уже сотню яиц. Куда их девать, он раньше совершенно не знал. Товар, хоть и не скопортящийся, но полгода лежать не станет. И в этот раз Вадику свезло: рядом околачивался тот же самый парень, который оказался знакомым владельца рынка. Он снова вмиг забрал сумки у Вадика, отсчитал деньги и сказал:
— Товар хороший, согласен с тобой работать.
Всего через год Вадик, сам того не поняв, как все произошло, стал одним из владельцев бизнеса по продаже этих самых яиц. Еще через три года он скопил денег на скромную трешку в спальном районе Москвы, поручил вести хозяйство в деревне управляющему, женился, заимел троих детей, и теперь живет счастливой семейной жизнью. Дети уже давно выросли и живут своей жизнью. А дядя Вадик, как я привык его называть, уже пожилой и седой, иногда наведывается в деревню, чтобы вспомнить то, с чего начинал: убирает навоз, кормит
