была предметом гордости местных жителей, и не без оснований. Всеволод отметил про себя, что по своим удобствам она почти не уступает византийским заведениям такого рода.
Первая комната, куда они вошли, служила раздевальней и местом отдыха. Вдоль её стен, облицованных синими и розовыми изразцами, тянулись невысокие лежанки. Они были покрыты пушистыми коврами затейливых расцветок.
В середине комнаты находился водоём с фонтаном. Солнечные лучи, падая через восьмигранные отверстия в потолке-куполе, вспыхивали в водяных брызгах радужными огнями. По бокам комнаты тоже давали свет высокие стрельчатые окна. Пол, выстланный гладкими белыми плитами, был прорезан геометрически правильными стоками.
В служебной комнате помещалась мыльня с отдельными закутками. Сюда же выходили гончарные и железные трубы — с горячей и холодной водой. Пол в мыльне был чуть наклонным.
Купцы объяснили Всеволоду, что водоём лежит значительно выше пола. Один из водоёмов — большой медный котёл, вделанный основанием в особую печь.
Великий князь вымылся на славу, но про себя подумал, что баня без каменки — это всё же не баня. А Кузьма Ратишич выразил своё отношение вслух:
— Как в красивом корыте — выкупаться можно, а вкус не тот. Сюда бы веничек да мятного пару поядрёней. Эх!
После бани осматривали мечети и усыпальницу ханов. Стены усыпальницы были сложены из белокаменных брусьев и покрыты дивной резьбой. В этой резьбе оживали странные травы и деревья, среди которых таились диковинные звери с разинутой пастью и хвостами в виде цветка.
Пояса мечетей радовали глаз яркими красками, проступавшими из-под стеклянно-прозрачной поливы. Причудливая арабская вязь, сама похожая на ковровый узор, легко взбегала по стенам и сливалась с верхней резьбой.
Всеволод похвалил умельцев, создавших такую красоту, и спросил, не захочет ли кто-нибудь из них приехать для работы во Владимир. Купцы ответили, что потолкуют со своими мастерами и что те, скорее всего, примут приглашение русского князя. В Великом городе теперь строят мало, а всякому ремесленнику нужно кормить себя и семью.
Напоследок Всеволод и его спутники зашли помолиться в греческую церковь. Здешний священник сильно обрадовался гостям и долго не отпускал их. В беседе с великим князем он обмолвился, что недавно получил от друга вести из Грузии, которые могут оказаться весьма любопытны для русских.
— Мне пишут, будто грузинский двор собирается отправить посольство к князю Георгию. Его прочат в мужья царице Тамар. Тамошним азнаурам нужен храбрый полководец для войны с турками. А женщина не может быть военачальником...
— Я что-то плохо понимаю, — перебил священника Всеволод. — О каком князе Георгии идёт речь?
— О сыне Андрея, государь, вашем племяннике.
Всеволод онемел от удивления, а священник продолжал:
— Князь Георгий последнее время жил у какого-то хана, из южных кипчаков, не помню его имени. Вот к нему и поедет посольство. Некоторые вельможи настаивают, чтобы Тамар вышла замуж за Давида Сослани, князя Осетии, но он, кажется, состоит в кровном родстве с царицей. А как вы знаете, церковь не одобряет подобных браков. Кроме того, за Георгия горой стоит эмир Картли[72] Абуласан. Мне известно, что он пользуется при дворе огромным влиянием, и, стало быть, чаша весов склоняется в пользу вашего племянника.
Известие было ошеломляющим.
«Юрий — царь Грузии?! Воистину, неисповедимы твои пути, господи», — думал Всеволод, выходя из церкви и садясь на коня.
* * *
Между тем на острове, в устье Цивили, сторожевой белозерский полк ждал возвращения главных сил. Ратники маялись от безделья и завидовали товарищам, ушедшим к Великому городу.
— Сидим тут, ворон считаем, — ворчали они. — От скуки хоть в лапоть звони.
Но Фома Ласкович сурово пресекал ропот. Старый воин знал, как обманчива бывает тишина. По ночам он самолично проверял охранение, появляясь из темноты так неожиданно, что дозорные всякий раз пугались.
— Не спать, други, — говорил воевода, — иначе и свою голову потеряете, и остальных погубите. Опасенье — половина спасенья.
«Вот хрыч, — думали дозорные, борясь с дремотой, — от кого тут беречься? Сова, что ли, тебя утащит?»
Но «хрыч» оказался прав.
Однажды перед рассветом, когда особенно одолевает сонливость, сторожа услышала подозрительные всплески — словно на реке играл косяк осётров. Но для рыбы время было неподходящее, солнце ещё не взошло, и старшой отправился в шатёр воеводы.
Фома Ласкович вышел на берег в полной воинской справе и стал вглядываться в туман. Всплески повторялись равномерно, и к ним уже примешивался лёгкий скрип уключин.
— Тревогу не бить, — сказал воевода дозорным, — будите людей тихо. Пускай булгары думают, будто застали нас врасплох.
Стан поднимался, стараясь не звенеть оружием и щитами. Сотники шёпотом подгоняли людей.
Скоро из тумана начали проступать очертания вражеских дощаников и челнов. Они подходили к острову дугой, охватывая его носок с двух сторон. Белозерцы, стоя за тыном, терпеливо ждали знака воеводы.
Первая, самая большая ладья, мягко ткнулась в песчаный берег, с неё посыпались булгары. Даже теперь они не поднимали шума. Видно, твёрдо были уверены во внезапности своего нападения.
И тут раздался зычный голос воеводы:
— Лучники-и — вперёд!
Вмиг распахнулось несколько ворот, и лучники выбежали за частокол, рассыпаясь цепочкой. Первая стая стрел угодила в самую гущу булгар. Увязая во влажном песке, нападавшие бросились было вперёд с грозным рёвом, но сразу остановились: из русского стана выходили одна за другой готовые к бою сотни. В их спокойных порядках таилась такая устрашающая мощь и уверенность, что булгары дрогнули и стали поглядывать на ладьи. Это недолгое замешательство и предрешило исход сражения уже в самом начале: никто не может драться успешно, раз усомнившись в своей победе. И дело тут не в числе неприятеля — сомнение порождает в сердце страх, а у страха, как известно, глаза велики. Булгарам показалось, что русские будут выходить из-за тына бесконечно, такими же стройными молчаливыми рядами. И они кинулись назад искать спасения на челнах, которые поближе.
Переполненные людьми суда, пытаясь отойти от берега, сталкивались друг с другом и опрокидывались. Отдельные ладьи ещё подходили к косе и, не в силах остановить разбег, налетали на свои же дощаники. Треск дерева и лязганье железа вспугивали с приречных гнездовий птиц, и они тучами клубились над Волгой. У самого берега русские добивали тех, кто не успел вскарабкаться на судно. Но смерть под водой слаще ли смерти на суше?
Когда взошло солнце, всё было кончено. Вдоль берега валялись тела убитых, и волжская волна лизала им руки и волосы; по реке плыли вёсла и шапки утонувших, а
