надеясь, что на моем лице не написано, до чего мне хреново. Поскольку никто не проявил страстного желания помочь мне подняться, я кое-как сам соскреб себя с мокрого асфальта. Рабби со зловещим терпением ждал, когда я завершу эту непростую процедуру, чтобы вернуться к вопросу на четыре с половиной миллиона долларов.
– Где деньги?
– Почему бы тебе не пойти домой и не поучить какую-нибудь новую страницу Гемары?
Рабби небрежно бросил:
– Мойше.
Великан снова направился ко мне.
Рабби остановил его жестом пухлой руки:
– Не его. Второго.
Судя по всему, Мойше было абсолютно все равно, кого лупить. Я готов был держать пари, что ни один из молодых парней, которые толпились позади рабби, понятия не имеет, за что он на меня взъелся. Наверняка он наплел им что-нибудь об исходящей от меня угрозе свободе вероисповедания, или о моем богохульстве, или что-нибудь еще в том же роде. Но Мойше не нуждался ни в каких объяснениях: даже если бы он их получил, все равно ничего не понял бы. Жаки с разбитыми губами рухнул на землю. Рабби повернулся ко мне и облизал губы мясистым розовым языком. Ошибиться было невозможно: у него в глазах плясал огонек возбуждения. Происходящее явно доставляло ему извращенное удовольствие. Он стоял так близко ко мне, что до меня доносилось его дыхание, давая мне возможность в очередной раз убедиться в справедливости старой истины: коррупция всегда дурно пахнет.
– Деньги, йонгер-ман[18]. Или Мойше снова придется ударить твоего друга. Он в этом большой специалист.
– У него были хорошие учителя.
– Ему не нужны учителя, йонгер-ман. Мойше, может, и не самый большой интеллектуал, но даже если Господь обделил его умом, он возместил ему эту потерю силой.
– И он никогда не дерется, если рядом нет вас, его главного зрителя.
Тут я попал ему в больное место. Его лицо исказила злобная гримаса, и он уже поднял руку, собираясь влепить мне пощечину, и так и замер, держа ее на весу. У всех стоящих на парковке машин одновременно загорелись фары, залив нашу компанию ослепительно ярким светом. Тут же включились двигатели, и стало видно, что в каждой машине за рулем сидит человек. Они медленно двинулись к нам, приблизившись почти вплотную и заставив нас сжаться тесной группой. Потом раздались два коротких гудка, и машины остановились. Из-за горы щебня появился еще один автомобиль – огромный «Линкольн-Континенталь», каких во всем Израиле наберется не больше пяти-шести. Он неторопливо подплыл к нам; две машины отъехали, пропуская его, и он втиснулся на свободное пространство. В следующий миг двигатели, словно по беззвучной команде, смолкли, и повисла оглушительная тишина. Дверцы распахнулись, и из машин высыпали ортодоксы в жестких фетровых шляпах. Каждый держал в руке по деревянной полицейской дубинке старого образца. Каждый был выше среднего роста и явно тяжелее среднего веса, а все вместе они выглядели устрашающе – намного больше среднего. Они были хорошо известны в Бруклине, но и мне доводилось о них слышать. Сами себя они называли «стражами субботы», но в еврейских кварталах их знали как «черных». Они входили в нечто вроде отряда быстрого реагирования, созданного при дворе для защиты от местных шаек. Обычно они группками по двое-трое дежурили в парках и на станциях метро. В немногочисленных стычках с нью-йоркскими уличными бандами они проявили такую точно дозированную жестокость, что даже полиция предпочитала с ними не связываться. Ребята, которые сейчас в полном молчании окружили нас, были личной охраной адмора, то есть элитным подразделением этого отряда. Сбоку от меня раздался и тут же стих какой-то шум. Это Таль попытался спастись бегством, но в воздухе мелькнула дубинка, обрушившись ему на затылок, и он беззвучно повалился на землю.
Задняя дверца «Линкольна» распахнулась, выпуская адмора. Он не торопясь прошел в центр круга и взглянул на меня. Я снова испытал странное ощущение, что на меня направлен луч прожектора. От него не укрылось ничего. Ни кровь на губах у Жаки, ни моя рука, все еще прижатая к месту, на которое пришелся удар великана, ни «узи» в руках у Рели. Он с печалью посмотрел на рабби и сказал на идиш:
– Ну, реб ид, вы все забыли и ничему не научились?
– Рабби, все не так, как вам кажется.
Адмор поднял глаза к небу. Все молчали. Казалось, он ведет диалог с Всевышним. Когда он опустил голову, то заговорил на иврите:
– Я сделал тебе что-то плохое? Зачем ты мне лжешь?
Рабби не ответил. Великан Мойше вдруг гортанно зарычал и яростно кинулся на адмора, но не успел сделать и шага. Две дубинки одновременно ударили его под колени, и он упал ничком.
– Оставьте его, – сказал адмор.
Он подошел к великану и помог ему подняться. Неожиданно Мойше разрыдался, уткнувшись лицом в темные лацканы пиджака адмора, а тот погладил его по голове. Затем он обратился ко мне:
– Теперь уходи отсюда, сын мой. Об остальном я позабочусь.
– Меня там поджидает половина полиции с ордером на арест.
– Я позабочусь и об этом. Завтра, – белая рука указала на рабби, – он будет далеко отсюда, а все улики будут переданы полиции уже сегодня ночью.
– Спасибо, рабби.
Он неожиданно улыбнулся:
– И тебе спасибо, мой друг. В Торе сказано, что главное – не одежда и не соблюдение обрядов. Главное, чтобы в сердце была вера.
– Я частный детектив. Вот моя вера.
Казалось, он вдруг утратил ко мне всякий интерес.
– Да. А теперь вам пора уходить.
Я указал на Рели:
– Она пойдет со мной.
– Разумеется.
Я подошел к Рели. Она чуть приподняла автомат, но тут же опустила. Пытаться им воспользоваться было бы чистым самоубийством. Ортодоксы, стоявшие вокруг, были способны на что угодно, если бы решили, что их адмору что-то угрожает. Я отобрал у нее «узи», взял за руку, и мы с Жаки двинулись к выходу с парковки. Напоследок мы оглянулись и увидели, как широкое внешнее человеческое кольцо сжимается вокруг внутреннего, и они сливаются воедино.
Спустя несколько минут Рели остановилась. В ее глазах стоял немой вопрос.
– Да, – утвердительно кивнул я, – ты сядешь в тюрьму.
– Знаешь, – спокойно произнесла она, – ты ошибся только в одном. Я никогда не была подружкой Таля. У нас были чисто деловые отношения.
Вдруг она выдернула у меня руку, развернулась и побежала прочь, но тут же уткнулась прямо в широкую грудь Чика, который вместе с Кравицем стоял в нескольких метрах от нас. Он тепло улыбнулся ей, схватил за запястья и накинул на них наручники, которые держал наготове. С его плеча свисала сложная аппаратура для удаленной аудиозаписи. Кравиц держал в
