были прижаты пепельницей, графином с водой, маленьким бюстом Ленина и настольными часами с большеглазым умирающим красноармейцем. На ватмане застыли огромные емкости с надписями «Зерно», уродливые гигантские пароходы, острова с пальмами и толпа людей, напоминающих какое-то дикое племя.
– Что это? – в изумлении спросил Липатов, тут же закурив.
– Это, товарищ подполковник… – выдохнул Фима, – Это, товарищ Липатов, ГМЭ – Глобальный Мировой Элеватор. И он будет построен здесь, на берегах Балтики. Какова одна из важнейших задач всего мира? – вошел в раж изобретатель. – Правильно, накормить всё народонаселение этого самого мира. Чтобы кусками хлеба давились не только империалисты, но чтобы эти куски хлеба ели и негры, и другие угнетаемые, голодные и отвергнутые жизнью народы.
– А что это за гигантские бочки с надписями?
– Это не бочки. Это сверхвместительные элеваторные емкости. Сюда будет свозиться зерно со всего мира. И именно отсюда оно будет распределяться по странам, которые нуждаются в хлебе. А вот это, рядышком, это резервуары с водой. Данный проект я назвал «Арык». Мы его будем развивать параллельно. В его функции будет входить накопление питьевой воды со всего мира и отправка ее в страны где с водой проблемы. Для этого будут построены гигантские танкеры-водовозы. Как вам идея, товарищ подполковник?
Липатов глубоко затянулся, открыв шкафчик, достал бутылочку коньяка и, выпив небольшую стопку, по слогам протянул слово «хо-ро-шо». В этот же день, после короткого путешествия на «воронке», Фима имел еще одну беседу. На сей раз напротив сидел врач психиатрической лечебницы закрытого типа, Яков Соломонович Гринберг.
– То есть вот с детства одна мечта, да? Чтобы негры жрали хлеба не меньше чем белые?
– Нет. Были и еще мечты, конечно. Но не столь масштабные, – ответил Фима.
– И какие же?
– Чтобы негры ели не только хлеб, но и докторскую колбасу. Чтобы они не умирали от жажды.
– А почему только докторскую? – поинтересовался Гринберг.
– В ней нет кусочков белого жира. Он пагубно влияет на организм.
– То есть ты за сытых и напоенных негров, обилие хлеба и докторской колбасы.
– Именно, доктор, – закивал головой Фима.
– А в виски и в проститутках угнетаемые не нуждаются?
– Зачем развращать чистых в помыслах и в деяниях людей?
– Значит, воплощение идеи всеобщего благоденствия… Видимо, именно отсюда появилось желание п***ить в промышленных размерах стройматериалы, чтобы двигать их налево. Ну да, чего для угнетаемых народов не сделаешь?! Скажи, Фима, а Юлик Шпунге, играющий в «Аллегро» на тромбоне и приторговывавший американскими джазовыми пластами, это не…
– Это мой родной дядя, – перебил Фима.
Яков Соломонович грустно улыбнулся и позвал санитаров. Фиме давали таблетки, но их действия на себе он не ощущал. Через месяц Фима шел по улицам осеннего города, думая, что все же неплохо быть фантазером, имея небольшие актерские способности. А еще неплохо иметь играющего джаз дядю, приторговывающего винилом. Документы на отъезд Ефим начал оформлять сразу по выходу из больницы. И перед ним даже не стоял вопрос, брать с собой Ирочку или оставить ее в Союзе. В Штатах она наверняка прыгнет в постель к какому-нибудь миллионеру, покажет ему секс, который не снимают даже в штатовском порно, а потом будет каждый день молиться за бывшего мужа и его гешефты.
Народу на проводы пришло много. Был даже какой-то сумрачный хасид, которому Фима, после первых ста граммов, зачем-то поцеловал руку, а потом приложился губами к пейсам. Был антиквар Гурик, предложивший организовать провоз серебра, набрался наглости и пришел Вова Цимлянский. Провожающие пили и ели продукты, при виде которых в голодный обморок упала бы целая африканская страна. Фоном играл Бенни Гудмэн, на поблескивающем паркете эротично отплясывала Танечка, по которой Фима так будет скучать. После нескольких анекдотов, кто-то попросил Фиму рассказать о его чудесном освобождении. Это был великолепный мини-спектакль. Фима показывал, как разворачивал ватманы, как курил подполковник Липатов, как смеялись над ним санитары в больнице. Все смеялись и предлагали сделать паузу на тост. Забрали Фиму ранним утром. На сей раз суда не пришлось ждать долгих полгода. И всё было так же. Так же серо безлико и безнадежно. Только вместо цифры десять прозвучала цифра одиннадцать…
Экзамен
В узком коридоре сидело шесть человек. Рядом со мной мяла талончик бабушка в коричневом берете.
– Нервничаете? – тихо спросила она.
– Нет. А почему вы так подумали? – спрашиваю.
– Ну, у вас голова просто дернулась несколько раз. Это заметно.
Откуда ей было знать, что в моей голове проходило столько мероприятий одновременно. Там шел Всемирный фестиваль реконструкторов, праздник латышского хорового пения, уездная олимпиада кузнецов и еще много других представлений, способных расколоть на несколько частей голову любого человека. Поэтому и голова моя дергалась не случайно. Это я увернулся от томагавка, брошенного ехидным гуроном, и спрятался от нескольких стрел, пущенных шотландскими лучниками.
– Как думаете, сдадите? – не унималась бабушка.
– Если честно, то я о другом думаю. Но надеюсь… надеюсь, что сдам.
Думал я о том, что ночной загул перед сдачей экзамена на латвийское гражданство, стал лишним доказательством моей клинической недалекости. Бабушка продолжала задавать вопросы, а я то кивал головой, то, вздыхая, произносил: «Ой, и не говорите». Вскоре всех пригласили в небольшую аудиторию. За длинным столом расположились четыре женщины. Лица их были суровы, взгляды холодны, помыслы не сулили благого исхода. Я увидел их в форме. Красивые черные пилотки с адлером, красные шевроны со свастикой и по правую руку от каждой лежит вальтер. Когда экзамен подошел к финальной стадии, в моей голове неожиданно появилась группа шахтеров. Они тут же включили отбойные молотки и начали долбить в районе ушных раковин. Оставалось написать сочинение. Совсем короткое, наивное и тупое сочинение. Тем было несколько, и в этот момент какой-то ливонский рыцарь начал поединок с уродливым чужестранцем. Рыцарь заорал: «Напиши о том, как ты ездил в деревню к бабушке! Напиши, что твою бабушку звали Му́дите, она была латышской, а ты помогал ей по хозяйству!»
– О чем вы будете писать? – повторила на латышском вопрос экзаменующая. – Или вы меня не слышите?
– Простите. Конечно же слышу. О бабушке. Я буду писать о бабушке, – ответил я.
– Но здесь нет темы про бабушку. Есть про хутор, баскетбол и танцевальные праздники.
– Тогда я напишу про хутор. Про хутор, на котором жила моя бабушка.
Мне показалось, что женщина улыбнулась. В этот момент хористы, оттолкнули шахтеров и затянули песню, способную усыпить всех заклинателей змей и их питомиц. Этот жуткий мотив подстегнул меня, и я начал выводить латиницу:
«Раньше я любил ездить на хутор. Хутор находится в До́бельском крае. Там
