быть, застанем.
В маленьком аккуратном дворике их встретил Матвей Тимофеевич. В шлепанцах на босую ногу, выпущенной поверх брюк синей рубашке с расстегнутым воротом, он выглядел совсем по-домашнему.
— А-а, хлопцы! Долго же вас не было! А тебя, Леша, так совсем давно. Ну, дело военное. Проходите в беседку! Потолкуем, а тем временем внучка чаю нам сообразит с вишнями или смородиной. С куста небось и не пробовали?
Евгений оглядывался по сторонам. Алексей заговорил первым:
— Спасибо, Матвей Тимофеевич! Эля дома, кажется?
— Ну-ну. Оно, конешно, со стариком трудно усидеть — скука. А Элеонора за домом. Развела цветник, вот и поливает без конца свои незабудки да георгины разные. Известное дело — женское.
— Эля, гости пришли! — громко позвал он.
Девушка была в стареньком ситцевом платье, тапочках. Светлые волосы растрепались. Она немножко смущалась, хотела уйти в дом переодеться. Евгений ее удержал:
— Мы на несколько минут всего. Вы пройдетесь с нами немного?
Наверное, и Матвея Тимофеевича удивило обращение Ладилова на «вы». Он с интересом разглядывал поочередно всех троих.
Попрощались с ним. Старик откровенно сказал:
— Какие-то вы сумные оба. Никак что случилось? Ну, да молодые, разберетесь, что к чему, сил хватит. А мне вы не объясняйте! — замахал он руками. — Прожил на свете не один десяток лет, слава богу. Гуляйте!
Эля о несчастье откуда-то знала. Аэродром рядом, разбитый самолет не ускользнул от внимания любопытных.
Алексей постоял несколько минут, предложил:
— Я сейчас уйду. До свидания, Эля! А тебя, Женя, в гостинице буду ждать.
Его никто не остановил.
— Тебе плохо, Женя? — тихо спросила девушка. — Как это могло случиться?
— А, неважно! — отмахнулся Евгений. Прежняя самоуверенная нотка зазвучала в его голосе. Тут же он изменил тон, заговорил тоже тихо: — Вообще-то… Ясно, мне тут больше не служить, не летать, если еще летать позволят. Впрочем, Эля, я не с этим пришел, Я выкарабкаюсь, увидишь. Я хотел… хотел спросить тебя еще раз: решение твое твердое и окончательное?
Евгению стало холодно. В его голосе не было никакой уверенности. И сказал он последнюю фразу каким-то тусклым тоном. Он только сейчас понял, что напрасно затащил сюда друга, шел сам. Он заранее знал, что ответит ему Эля.
— Не будем об этом, Женя. Мне искренне жаль тебя!
— Жалость — не любовь. И на том спасибо! — усмехнулся горько, осуждающе.
Девушка вспыхнула:
— Я жалею о том, что произошло с тобой, с твоим самолетом. Вот я о чем! Скажи, ты понимаешь, кого или что ты любишь? Чья это любовь, о которой ты мне раньше говорил? Ты только выдумывал все это! Хотя не так. Ты в самом деле полюбил одного-единственного человека — самого себя. Да, да! Как же, Женька Ладилов, покоритель всего и вся, в том числе и девичьих сердец! Эх ты! Обидно за тебя! Ты не такой плохой, на самом деле мог бы быть очень хорошим. А помимо своих достоинств, ничего не видел, ничем не интересовался.
Эля отвернулась, голос ее дрожал.
— Ну что ты, Эля, зачем?
Успокаивал девушку, а холод в груди оставался: его слова ничего уже не могли изменить в их отношениях.
— Прости меня, Женя. Я понимаю. У тебя большое горе, а тут еще я. Но другой я не стану. Какая есть. Прости. И не жди.
— Не нужно так! Ты еще лучше, чем я думал раньше. И теперь забыть тебя мне будет трудно. Особенно после всего.
— Девушку ты встретишь и лучше меня. Только умей видеть в ней человека, человека прежде всего равного тебе, заслуживающего внимания, заботы. Ах, зачем я говорю! Я уверена, ты сможешь быть другим. Сможешь?
— Увидим. Ты мне во многом помогла. Не поминай лихом!
Евгений круто повернулся и пошел в темноту. Издали к нему донеслось негромкое:
— Не забывай, ты сможешь, Женя!
ЭТОМУ УЧИЛА ЖИЗНЬ
Алексей разыскал Ладилова на теннисном корте стадиона. Его приятель играл с мальчишкой лет тринадцати. А между тем счет был не в пользу летчика. Шустрый паренек резво метался по площадке, то и дело норовил выбежать к сетке, «срезать» мяч.
Ладилов увлекся. Ему было стыдно проигрывать партию.
— Женька, в штаб срочно!
Евгений оглянулся.
— В штаб? Значит…
Веселость его была напускной.
Мальчишка спросил:
— А играть больше не будете?
— Не буду, брат. Хотел бы, да пойми, хлопец, требует начальство. Оно всегда невпопад вызывает.
— Женька! Чего рисуешься? Тебя немедленно вызывают!
На какой-то миг Ладилов стал прежним, беззаботным Ладиловым. Но Алексей видел, что его товарищ явно храбрится. Его друг, которого он знал лучше, чем другие, друг, которому — что греха таить? — даже поклонялся отчасти, считая его лучше себя, сейчас волновался отчаянно, так, будто в эти минуты решалась судьба всей его жизни. В какой-то мере это так и было.
Полковник Гончаренко — он все еще не сдал дела — встретил его в кабинете как обычно.
— Сегодня прибывает новый командир полка, — сказал он, и было непонятно, для чего он говорит это. Ладилов был уверен, что новый командир не станет его командиром.
— Так вот, старший лейтенант, пришло предписание направить вас в транспортную авиацию…
Ладилов стоял с побледневшим лицом, а в груди нарастала радость: его не отрешили от авиации, летать он будет!
— Не радуйтесь особенно, Ладилов. — Гончаренко говорил медленно, лицо его было хмурым. — Нелегко это досталось — доказать, что вы настоящий летчик, летчик по призванию. Кстати, помните карикатуру? Только что вылупившийся из яйца желторотый цыпленок раскрыл крохотные крылышки и кричит: «Я лечу!..» Положим, вы далеко не похожи на него. А что-то есть и от цыпленка.
Командир машинально перекладывал на столе бумаги. Поднял голову, взглянул в лицо.
— Вероятно, в молодости я, как и вы, тоже рисовался, считал — все мне по плечу. А когда впервые в сорок первом столкнулся в воздухе с «мессершмиттом», понял, хотя не сразу, что храбрость, отвага, этакая самоуверенность не всегда берут верх. Еще умение, опыт необходимы. И вовремя понял. Ну, а вы как поняли свой тяжелый урок?
— Товарищ полковник!..
Ладилову хотелось сказать многое: что он уже не прежний, не тот, который любил козырнуть перед товарищами своей незаурядностью, даже хвастался при случае, не тот, который считал, что давно уже все знает и умеет и всякие там занятия, розыгрыши для него — пустая формальность, нужная главным образом начальству, не тот, который, впервые получив в руки штурвал самолета, посчитал себя уже законченным летчиком.
— …Товарищ полковник! Я понял… Обещаю вам: на деле докажу! Если мне позволили… Вернусь еще в бомбардировочную авиацию. Обязательно вернусь!
Полковник встал, вышел из-за стола, протянул руку:
— Верю. Потому и отстаивал вас в
