его взгляде было столько тоски, что Алексей, встретив его, вздрогнул.
— Женя, не надо! Не ты один, и я виноват!..
Ладилов не хотел слушать. А сейчас ему нужны были именно слова утешения, участия.
— …Виноват и я! Как бы это тебе сказать?..
Перед лицом несчастья, случившегося с другом, было настолько тяжело, что нужных слов не находилось.
Новиков, пока тягачи не потащили бомбардировщик, стоял у своей кабины, испуганно посматривал в сторону летчика и штурмана. Он совсем растерялся.
Евгений на ужин не пошел.
В столовой все разговаривали о происшествии на аэродроме.
— С каждым такое может случиться, — ораторствовал какой-то оптимист.
— Да, опять сбили. Еще один — ноль не в его пользу, как говорил на совещании Полевой. Так? — раздался чей-то голос.
Старший лейтенант Полевой шутки не поддержал. Слова, произнесенные в такой обстановке, прозвучали совсем не шуткой.
— Если и «сбили», то всех нас. Жили рядом, а вот…
Полевой не договорил, уткнулся в тарелку. Толком никто не понял, почему «всех сбили» и что из того, что «жили рядом».
Алексей слышал обрывки разговора, ставшего общим. Аппетита не было. Выпил чай, вышел из столовой, направился в гостиницу.
Евгений, одетый, лежал на кровати. В комнате было полно табачного дыма.
Коноплин понимал, что товарищу надо помочь. Но как это сделать? Думал недолго.
— Женька, пойдем пройдемся, а? — спросил он, стараясь говорить безразличным тоном.
Ладилов шевельнулся.
— Прошелся. По всей бетонке на животе прополз. На глазах у всех. Хватит!
Алексей опешил: чего хватит?
— Что ж теперь голову вешать? Зайдем в парк или давай завернем к Эле, ее позовем погулять.
Впервые он сам позвал Ладилова к девушке.
Евгений молчал долго, курил. Коноплин сидел рядом, ждал.
То, что сказал наконец Ладилов, было неожиданным:
— Чудак! Для меня нет Эли! Она отказалась. Замуж отказалась. А я ей честно предлагал. Никому еще!..
Неудача личная случайно совпала с происшествием на аэродроме. Ладилову было вдвойне тяжело. Алексей чувствовал, каково приходится сейчас Евгению.
— Знаешь, а все-таки пойдем на воздух. Поднимайся. К черту падать духом! И… утро вечера мудренее. Вставай!
Медленно, нехотя Евгений приподнялся, сел на кровати.
— Ты совсем вставай! Побродим по городу, пойдем на набережную. Там видно будет. Завтра рассудим, что и как.
Ладилов встал.
— Что ж, пойдем. Просто так побродим. Только сегодня я тебе не собеседник. Молчать буду.
— Идет. Побродим и помолчим. А фуражка твоя там, за стул укатилась, — подсказал Алексей.
Он пропустил Евгения вперед, закрыл за собой дверь комнаты.
ЧЬЯ ЭТО ЛЮБОВЬ?
Ладилова отстранили от полетов. Снова в полку появились представители штаба округа. На этот раз, конечно, не с наградами — расследовали причины аварии.
На совещании летного состава случай детально разбирался. Ладилов был в центре внимания. И получилось так, что выступавшие волей или неволей давали в той или иной степени характеристику не только Ладилову-летчику, но и Ладилову-человеку.
Это было очень похоже на товарищеский суд.
В перерыве кто-то из летчиков пошутил:
— Да, от великого до смешного один шаг!
Шутка прозвучала грустно. Она относилась не только к Ладилову. Так ее все и поняли.
А Ладилов? Если бы земля могла вдруг провалиться под ним, он бы с радостью согласился.
Алексей на совещании сидел рядом с Евгением. Он мучительно переживал случившееся и считал, что в равной мере виноват и сам. Был ли он нянькой? Нет, дело не во внешнем проявлении его заботы о Евгении. Штурман также отвечал за слаженные действия экипажа. Зная отлично свое дело, считал своим долгом оказывать помощь Евгению не только как командиру экипажа, но и как летчику, летчику хорошему, но слишком порывистому, впечатлительному, пожалуй, чересчур самолюбивому.
Было еще одно объяснение тому, что он часто напоминал Ладилову о действиях, которые должен знать и выполнять летчик в ту или иную минуту при подготовке материальной части и в воздухе. Дело в том, что Алексей подсознательно чувствовал себя старше своего товарища. Совсем не по возрасту — разница у них была всего в два года, — а по опыту. И это действительно было так.
Теперь Коноплина и Ладилова всегда видели вместе. Так было когда-то в самом начале их совместной службы в полку. В свободное время много бродили по городу.
Им не казалось странным, что они разговаривали между собой мало. Только однажды, когда стояли вечером на набережной и долго смотрели на пурпурный закат, оранжевые блики уже невидимого солнца в свинцовой воде реки, Евгений вдруг заговорил о прошлом:
— Пацаном я часто бывал на реке. У нас, в городишке, речка маленькая-маленькая протекала, но рыбы в ней было страшно много. А такого заката, как сейчас, не наблюдал. Не видел. Да и взрослым стал когда, не замечал. Только сейчас…
Он было смолк, достал папиросу. Чиркнула спичка. Евгений сделал жест, хотел, очевидно, бросить спичку в воду, но остановился, оглянулся по сторонам — поискал урну. Вздохнул глубоко.
— Многое не видел, — заговорил он вполголоса, словно обращался сам к себе, а не к Алексею. — Помню, сорванцом был в школе. С уроков убегал, подбивал других. Особенно весной. С немецкого удирали обязательно. То за грачиными гнездами охотиться в парк — был у нас такой, старинный, еще помещичий. То на реку или… А учился хорошо. Странно, не выучишь уроки, думаешь, как-нибудь судьба вывезет. И вывозила. Перед началом занятий за несколько минут пробежишь глазами учебник, вызовут к доске, смотришь, получил «четыре», а чаще «пять». Привык к этому. Все надеялся на случай, удачный случай. Даже поверил, что я какой-то особенный, везучий, что ли. И ребята в это верили. Потому и коноводом у них был всегда. Вот и думаю, не слишком ли привык к этому? Уверовал в себя? А в конце концов где-то должен был сорваться. Помню, я читал, подниматься вверх трудно, а падать — совсем просто. Только больно. И разбиться можно… Это я не о самолете. Просто о жизни всей…
Ладилов говорил долго и сбивчиво, как будто боялся, что его остановят.
Алексей лишь слушал. А Евгению нужен был сейчас именно такой слушатель — молчаливый, ни о чем не спрашивающий.
В жизни каждого человека может наступить такая минута, когда всю душу свою хочется открыть кому-то и немедленно. Так было в этот вечер и с Ладиловым.
Потом Евгений засмущался, словно очнулся:
— Слушай, Лешка! Я плету черт знает что, а ты молчишь! Надоел тебе своими вздохами. Пойдем-ка отсюда. И давай зайдем к… Эле?
Предложение немного удивило Коноплина.
Решение возникло тут же: они найдут Элю, затем он, Коноплин, уйдет, оставит их вдвоем.
— Согласен. Поздновато, правда, но, может
