не знаю, что у нас с Лилей, и даже близко не представляю, куда все катится. Мы вроде бы вместе и в то же время как чужие. — Прислонившись спиной к стене, Дымыч опустился на корточки. Нервно рассмеялся: — А вчера… вчера я о ней вообще не думал. Ни одной мысли, прикинь? Пока батя на сказал, что Лилька у тебя и ее надо забирать, я шарахался на автопилоте по дому и…
Помотав головой, Димон поднял на меня взгляд и виновато пожал плечами. Глянул на дверь и выдавил улыбку, когда я присел рядом с ним и толкнул в плечо:
— Сорян, Дымыч.
— Проехали, — отмахнулся он. — В чем-то ты прав, Никитос. Только я не знаю, как теперь на нее смотреть. Мы год вместе и… Блядь, мы даже не трахались ни разу, — вновь рассмеялся Дымыч. — Ни разу за год!
— Ну это решаемо, — хмыкнул я. — Берешь свою Лилечку и везешь к себе. Музыка, свечи, пара бутылочек залить стресс и…
— Пошел ты, — оборвал меня Авдеев. — Пара бутылочек тут не прокатит.
— «Амнезия» до состояния амнезии? — спросил я и, увидев кивок друга, предупредил его: — Раньше девяти не вариант. Мне к бате заехать надо. А ты как раз можешь с Лилькой…
— Не хочу я! — подорвался на ноги Димон. Глянул на дверь квартиры и, кашлянув, попросил: — Никитос, можешь отправить Лильку домой? Скажи, что меня в ментовку вызвали. Или отец позвонил.
— Окей, — кивнул я, не понимая, зачем соглашаюсь на очередной обман. — Скажу, что тебя батя дёрнул, а зачем — не знаю.
— Тогда в девять в «Амнезии», — как ни в чем ни бывало улыбнулся он.
Словно только что не прозвучало ни единого упрека в мой адрес, а Амели для Дымыча — никто. Пустое место. И ее переживания, как и она сама, Авдееву по боку.
Проводив друга взглядом до лифта, я посмотрел на табло и сменяющиеся на нем цифры этажей, а затем на дверь квартиры. Мысленно прокрутил весь разговор с другом и скривился от внезапно появившейся мысли, что Димону, в принципе, похуй на Резкую. И только этим можно объяснить его отношение к Амели.
Он купил ей платье и привел ее на благотворительный вечер. Представил Резкую, как свою девушку, и тут же наплевательски забыл о том, что одного платья и фразы: «Познакомьтесь, это Амели» — мало. Он словно ограничился обозначением, что Резкая не увлечение или девочка на пару ночей, и забил на большее.
Я бы понял, окажись Амели внезапным помешательством Димона. Принял бы его наплевательское отношение к ней, если бы она вела себя как подстилка, которая крутит Дымычем, чтобы зацепиться за кошелек Авдеевых.
Но нет.
Лев Андреевич не имел ничего против Амели и сам обозначил будущий статус девушки сына.
Без гримасы раздражения.
Без проявления брезгливости.
Без намека на необходимость терпеть присутствие Резкой.
Однако самого Дымыча кидало из крайности в крайность.
«Я не думал о ней…»
«Отправь ее домой…»
А за минуту до — бредовые наезды и ревность. Чуть раньше — напоминание, чья девушка провела ночь в моей квартире. И полное отсутствие действий, подтверждающих слова, что Резкая действительно девушка, а не проходняк.
Я даже в мыслях не допускал подобного от Димона и был уверен в искренности его отношения к Амели. Однако, увидев насколько фальшива эта «искренность», поступки и слова Авдеева не вызывали у меня ничего, кроме отвращения. Даже его обращение к Резкой внезапно стало отдавать затхлостью болота.
— Малыш, — произнес я и скривился от того, что заезженное до дыр слово звучало в адрес Резкой чаще ее имени или сокращенного «Лиля».
Словно и тут Димон решил не заморачиваться больше необходимого минимума. Не выделил Резкую среди других. Наоборот, смешал ее с ними. Взял первое попавшееся и подходящее под «отношения» слово. А дальше принялся повторять его, наивно полагая, что избитости «Малыша» достаточно. Не озадачиваясь чем-то другим. Игнорируя и редкое имя, и послевкусие мелодичного «Амели».
«Зачем? Ведь Малыш — это уже отношения»? — подумал я, а вспомнив, кем считает Авдеева Клим, негромко подтвердил: — Действительно дегенерат.
И через минуту добавил:
— И я туда же.
Вместо того, чтобы спокойно выслушать Амели и попытаться поговорить с ней без эмоций, меня зациклило на ее вранье. Она же скрывает от Димона тачку — охрененное оправдание тому, что я натворил. Наломать дров там, где все решалось простым разговором, довести ситуацию до абсурда и только потом включить голову.
Ну да, включил. Так включил, что наехал на Димона и решил поучить жизни. Когда сам косячил не меньше, а то и больше.
— По обоим проехался. Учитель, блин, — усмехнулся я. Помотал головой и зарекся лезть с советами, о которых меня не просили. — Отношения ваши? Ваши. Вот и разъебывайтесь с ними сами. Я в них не полезу.
Однако, глянув на дверь квартиры, я мысленно застонал от того, что и тут прозрел гораздо позже, чем стоило бы.
Действительно, что такого в том, что я спал в одной постели с чужой девушкой? Не на диване, где планировал лечь, а в постели. Каждый день так делаю. Ведь адекватных причин, которые закроют и объяснят мое пробуждение с Резкой, вагон и маленькая тележка.
И, черт бы с ним, я мог прикрыться кошмаром Амели и сказать ей, что зашел успокоить… Но тут же меня шарахнуло новым вопросом: почему тогда не разбудил? Не толкнул, не выдернул Резкую из сна, как мог и должен был сделать, а принялся убаюкивать. И в итоге уснул сам.
А проснулся, обнимая. Фак!
И нет, у меня не вызывала вопросов повторяющаяся перед глазами картинка, где я глажу Резкую по спине и шепчу ей постоянное «Леля» — она же успокоилась и уснула.
Не возникало сомнений в обоснованности решения остаться рядом — ведь так я вовремя успокою, а Резкая выспится.
Даже проведенная в одной постели ночь не смущала меня так, как возможное требование ответить на вопрос: почему я обнимал Амели?
Ее вопрос? Или все же свой?
Зная и помня про реакцию на прикосновения, когда успокаивал. Но напрочь забыв о ней, стоило услышать тихое дыхание. И сколько бы я не силился вспомнить, как мы лежали до того, как меня вырубило, ничего не всплыло. Лишь покалывание в кончиках пальцев, когда поднимал ладонь и переносил ее вверх, и еле уловимый запах кофе. С тонкой ниточкой чего-то до боли знакомого и… теплого.
Кажется я пытался, но так и не вспомнил этот аромат. Я гладил Амели, воюя с дремотой, и перебирал запахи. Прислушивался к тонкой
