поговорить с ними. Что-то вспомнили?
– Сомневаюсь. Пока тебя не было, разговор шел о другом. Что там с нашими квартирами? Действительно к нам приходила аферистка?
– Да, – ответил он коротко: сообщить Августине, что эта женщина – его бывшая жена, сейчас он был не готов.
– Еще раз добрый день, дамы. Лилия Модестовна, Августина, – посмотрите на этот фоторобот, узнаете визитершу? Конечно, портрет не точен…
– Да, Игорь, ко мне приходила эта женщина. Вела себя довольно бесцеремонно, но ретировалась, как только я упомянула, что жду полицию. Ты тогда должен был зайти.
– Я тоже ее узнала. Приди она в другое время… Я опаздывала в театр, поэтому не стала с ней говорить. Даже толком не поняла, что ей нужно.
– Хорошо. – Калашин спрятал фоторобот в папку. А теперь давайте вернемся к вашим воспоминаниям. Алла Моисеевна, расскажите подробнее, что знаете о секте, или как вы там обозначили сборище ювелиров – сообщество, союз?
Августина ждала ответа Аллы, а думала о том, что по сути, ее никто никогда не любил. Или она просто не знает, как это – когда любят? Была бы жива мама… Она сама сейчас мама, Мишку обожает до боли, с первого дня, с той минуты, когда его впервые принесли на кормление. Из тугого кулечка больничного застиранного одеялка выглядывало красненькое личико (только что плакал отчаянно, а у нее на руках успокоился!). Причмокивая ротиком, силясь приоткрыть веки, рожденное ею на свет существо нуждалось в ее любви, и она это чувствовала. Умиление, ее охватившее, вылилось слезами радости. «Корми скорее, не мучай мужичка», – тогда только голос нянечки вывел ее из блаженного оцепенения.
– Да я, собственно, ничего и не знаю об этом союзе! Кроме того, что наша семья, точнее – мужчины занимали руководящее место. Папу называли учителем, никак не по имени, просто «учитель». После того, как у него после полученной травмы отказали ноги, он передал «пост» Самуилу.
– Как ваш отец получил травму?
– Его сбила машина. Он долго лежал в больнице, а выписался инвалидом. Самуилу тогда исполнилось шестнадцать, мне – шесть. Я почти ничего не помню из того времени, только то, что мама часто плакала. Пока вас не было, Игорь, мы с Лилей пытались сопоставить все, что знаем, но ничего интересного не получилось. Честно говоря, пришли к выводу, что вся возня с сообществом – игрушка для взрослых мужчин. Придумали себе забаву, правила игры, какие-то пароли, атрибуты – и развлекались. Кольцо может быть символом той самой переходящей власти, и только.
– Если бы из-за него не убивали, – вставила Августина. – Зачем-то мама просила вас, Лилия Модестовна, избавиться от него. Пока вы здесь вспоминали, я обыскала мастерскую отца. Заодно навела порядок – Аллочка у нас никогда ничего не кладет на место! В итоге – целы все украшения, я нашла опись в сейфе, в отдельной папке.
– Я не видела там никакой папки! Ни разу!
– Ее там и не было в открытом доступе. Вот чего мы с тобой не знали, что у сейфа двойное дно. И странно, что мы не обнаружили его раньше! Впрочем, даже в голову не приходило.
– А часто мы туда лазили? Я после смерти брата всего несколько раз брала что-нибудь. У Самуила был своеобразный вкус – «цыганщина», как называет мой муж. Крупные камни, тяжелая оправа. А ты, Авгуша, в сейф, как известно, и не заглядывала! – перебила та.
– Да. Папины украшения и у меня восторга не вызывали. Так вот. Выступ на передней панели сейфа нужно немного сдвинуть в сторону и нажать до упора. Тогда плоский ящик внизу выдвигается сам. Пойдемте спустимся ко мне в квартиру, покажу.
* * *
Она взяла Калашина за руку как маленького и повела за собой. По пути раз обернувшись, чуть не расхохоталась в голос – Калашин улыбался точно как Мишка в ожидании сюрприза: глаза блестели, на лице гримаса предвкушения.
Августина открыла сейф, нащупала выступ, сдвинула, нажала – показались уголки ящика. Он вынимался полностью, она стала закрывать дверцу сейфа, но та не сдвинулась ни на сантиметр словно приклеенная.
– Пока ящик на место не вставим – не закроется! – прокомментировала свои действия. Выложив черную кожаную папку, Августина щелкнула ее замочком.
– Вот список, а это, – она достала пластиковый файл, – любопытный старый документ. Посмотри, Игорь, на дату!
– Тысяча девятьсот четвертый год. «Сим указом велю сыну моему Даниилу быть хранителем кольца ордена блаженной Августины… далее передать старшему сыну… до скончания веков. Ежели род прервется на девице, уничтожить кольцо и сей указ, дабы не вызвать смуту и греховные мысли в учениках ордена, не допустить стяжательства и смертоубийства людского…» Без подписи, только печать. Лупа есть?
– Я тебе без лупы скажу, что на печати по кругу написано: «ORDINIS BEATI AUGUSTINI». То есть «Орден блаженной Августины». А мелкие буквы – «Magnitudo et Fidem» – «Величие и Вера».
– Мудр был тот, кто писал этот «указ». Не послушались – вот тебе и убийства, и грехи разные. Только убейте меня, не понимаю причин хранить кольцо. Если оно само по себе ничего не стоит! Что-то еще в ящике было?
– Нет, только это.
– Я так понимаю, орден изначально был все же религиозной организацией? Тогда кольцо – атрибут власти. Ладно в старину, поверю. Но сейчас-то? Что, Самуил был фанатиком веры? А где иконы?
– Икона есть одна, в спальне, – ответила Августина и задумалась.
Отец как-то сказал ей, что его родители были очень религиозны. Молился и он сам, но, как признался, без истовой веры в божью благодать. Видел, как его мама, такая кроткая, добрая, очень красивая – несчастна. И не читает молитвы, а словно плачет ими. И винит себя, без конца винит – он слушал за дверью ее причитания и злился. Сам он обвинял отца – тот совсем не обращал на нее внимания. Даже не звал по имени. Он решил, что никогда не будет так поступать со своей женой. Все это отец рассказал ей, Августине, незадолго до смерти. И добавил еще, что виноват перед ее мамой – не смог ей дать ни капли любви. Так и выразился – «ни капли». Но что могла тогда понять из сказанного она, тринадцатилетняя девочка? Ей казалось, он просто бредит какой-то ерундой…
Если не Самуил Бенц ее отец, получается, мама родила от любимого мужчины? То есть Иосиф Биргер был любим? А он ее любил?
– Августина, очнись! О чем задумалась?
– Кое-что в этом указе мне кажется странным. Что-то не припомню я, чтобы папа, рассказывая о предках, вообще упоминал имя
