– Папа, ты умеешь ходить по воде?
Он морщит лоб:
– Такое умеет только Иисус, дитя.
Тогда почему мама сказала, что он умеет? Мне хочется, чтобы он знал, что я тоже умею, но я ничего ему не говорю.
Я ерзаю на стуле, чувствую, как намокает юбка.
– Мне уже можно встать из-за стола?
– Нет. Сначала доешь. Тебе надо хорошо кушать, чтобы быстрее расти.
– Я уже выросла.
Папа улыбается одним уголком рта:
– Нет, Лей-ли, еще не выросла. Но когда-нибудь вырастешь выше мамы, выше меня. Если будешь есть рыбу. И пить молоко.
Я знаю, что он говорит неправду. Я гоняю по тарелке два последних кусочка рыбы, загребая их вилкой, словно веслом. Им грустно и одиноко. У них нет воды, что унесла бы их обратно в море. Я тянусь за кувшином с водой и случайно сбиваю локтем свою чашку.
– Ох, Лейда… Ничего страшного. Подумаешь, пролила чуть молока. Невелико горе. Скорее неси тряпку. – Папа берет мою вилку и пытается спасти картошку, чтобы она не утонула.
Я встаю. Молоко течет со стола, течет с моего платья. Я беру полотенце, висящее на краешке дождевой бочки, и начинаю вытирать стол.
– Мне обязательно доедать, что осталось в тарелке? Оно все мокрое.
– И кто в том виноват? – хмурится папа.
– Да, папа, я знаю. Но я совсем не хочу есть. – Я беру свою чашку. – Я хочу пить.
Он ласково треплет меня по волосам.
– Да, Лей-ли, налей себе еще молока. Но сперва вытри свой стул. Там целая лужа! И на полу у тебя под ногами… Ты что, пролила целый кувшин?
Я смотрю себе под ноги. Да, на полу целая лужа. Я быстро трогаю себя сзади, пытаюсь понять, где начинается сырость. Моя юбка промокла насквозь. Я кусаю губу и украдкой поглядываю на маму, надеясь, что она меня спасет. Надеясь, что папа не будет приглядываться и не заметит, что подо мной вовсе не молоко.
– Что там такое, дитя? Дай-ка я посмотрю. Что за черт?
Его брови ползут на лоб, а потом хмуро сходятся над переносицей.
– Ты опять обмочилась, как утром?
Не зная, что говорить, я хватаю пустую чашку и делаю вид, будто пью.
Папа чешет бороду.
– Маева? Мае!
Мама глядит в одну точку.
– Мае, Лейда опять обмочилась. Ты меня слышишь?
Он не видит, не понимает, что спасать надо маму, а не меня.
– Маме нехорошо, папа.
– Что? – Он пристально смотрит на маму. – Ты заболела? – Он кладет ладонь ей на лоб и тут же отдергивает руку.
– У нее жар?
Он качает головой, идет к двери, хватает куртку и шляпу, быстрый, как ветер.
Я бегу следом за ним.
– Папа? Куда ты уходишь?
– Позаботься о маме, Лей-ли, пока я не вернусь.
– Ты куда?
– За Якобсеном, – бросает он через плечо и выходит, хлопнув дверью.
Мама резко поднимается на ноги, одеяло падает на пол. Наши взгляды встречаются. Он пошел за врачом. Не говоря ни единого слова, мы обе падаем на колени и принимаемся вытирать одеялом всю воду, натекшую на пол с моей кожи. Но чем больше я двигаюсь, тем больше с меня стекает воды – с рук и ног, со спины, с живота.
– Что со мной, мама? Почему я так сильно потею?
– Это не пот, девочка.
Я прекращаю вытирать пол и прижимаю руки к платью. Оно мокрое, хоть выжимай.
Чертов мерзавец.
– Мама… Я таю?
Она замирает. Я хочу, чтобы она рассмеялась и сказала: Таешь? Не говори глупостей! Но она не смеется, она берет мою руку, смотрит на линии у меня на ладони. Ее пальцы холодные, как ледышки.
– Я всегда знала, что это случится, но я думала, море позовет меня. Не тебя.
– Мама, не надо… Не надо так говорить. Ты меня пугаешь.
Она роняет мою руку и берет мое лицо в ладони. Ее шершавая кожа царапает мне щеки.
– Я не дам тебе исчезнуть, дитя. Мы обязательно что-то придумаем, да? – Морщины у нее на лбу как глубокие колеи на дороге, кожа шелушится сухими чешуйками. Пересохшие губы в кровящих трещинках.
– У тебя холодные руки, мама.
– Да, я знаю, дитя… Сейчас нет времени беспокоиться о таких пустяках. Нам надо вытереть пол и уложить тебя в постель, пока не пришел доктор.
– Но еще рано ложиться… Я не хочу спать.
– Лейда, не спорь со мной. Тебе надо лечь и укутаться в одеяла, чтобы они собрали всю влагу. Может, придется поставить горшок под кровать, если будет совсем сильно течь, да?
Я киваю. Скоро папа поймет, что я вся истекаю водой – или таю, – и он разозлится на маму. Я не знаю, за что. Но я почему-то уверена, что он обвинит ее. Я тянусь к маме, хочу обнять, но она подталкивает меня к лестнице.
– Иди к себе в комнату и надень шерстяные штаны. Ложись в постель и не вставай. Я принесу одеяла. Для начала сойдет, а потом будем думать.
Я поднимаюсь по лестнице, мокрые ноги скользят на ступеньках. У себя в комнате я раздеваюсь, бросаю одежду на пол. У меня такая горячая кожа, что мне страшно к себе прикоснуться. Я давлю рукой на живот. По нему текут капли воды. Я их вытираю, но на их месте тут же появляются новые. Вода течет у меня по ногам, будто дождь. Подо мной разливается лужа. Я надеваю шерстяные штаны, такие колючие на мокрой коже. Мама приносит ворох одеял, подкладывает их под меня. Я чувствую, как гудят ее мысли. Она заправляет мне за ухо прядку волос, ее пальцы холодны, как лед.
Папа приходит, когда я уже почти сплю – мне слышно, как внизу скрипит дверь. Постель вся промокла. Я лежу неподвижно и не знаю, что делать. Мама шепчет из соседней комнаты. Она слышит мои мысли, как тогда, у водопада.
– Делать нечего, Лейда. Лежи и жди.
Я откидываюсь на подушку. От звука падающих капель мне хочется писать.
Я слышу, как папа говорит гостю:
– Vil du ta deg en drink?[57]
– Нет, Питер, спасибо. Я не пью на работе. Чтобы не притуплять восприятие.
– Конечно, конечно. Пойдемте к больной?
Звук шагов на лестнице. Я закрываю глаза, притворяюсь, что сплю.
– Маева, милая… Доктор пришел.
– God kveld, фру Альдестад.
– God dag, доктор Якобсен.
– Hvordan står det til?[58]
– Bare bra, takk…[59]
