Ибрагим приносит на подносе чайник и чашки и облизывает Анну Ивановну масляным взглядом. Как нам сегодня удалось узнать, он неженатый брат Ахмета. Но нашей даме пик он не по сердцу.
— Мы сами справимся, — отфутболиваю я его, и он, тяжело вздыхая, удаляется.
— Расскажите мне о себе, — прошу я Анну Ивановну. — Кто вы, как познакомились с Фролом?
Она разливает чай и задумчиво смотрит на маленькое пятнышко на скатерти. На лавку запрыгивает тощая кошка и громким «мяу» возвращает мою собеседницу в сегодняшний день.
— Мои родители, люди религиозные, привили мне с детства священный страх перед мужем и веру в нерушимый семейный союз. Отец сосватал меня за своего босса, когда мне исполнилось двадцать три года. К тому времени я как раз закончила консерваторию по классу арфы и оказалась не у дел. Муж оказался жутким ревнивцем, и красивая сказка вскоре превратилась в трагедию. О домашнем насилии и с чем его едят я могла бы написать книгу. Двенадцать лет я прожила, как в клетке с зверем, боялась пожаловаться родителям. Они боготворили Андриса. Наш сын, мой малыш Клаус, прожил всего восемь дней. Одно его лёгкое так и не заработало. Иногда я просыпаюсь ночью от того, что мне чудится детский плач. Плач моего мальчика. Две последующие беременности закончились выкидышами. Не знаю, почему так случилось. Возможно, Господь не дал детей в семью, где никогда не звучал смех и слова любви.
Автомобильная авария унесла жизни моих родителей в один день. Я знаю, что мать с отцом крепко поссорились в то роковое утро. После их смерти, я нашла мамины письма к другому мужчине и поняла, как несчастна она была. До этого, я считала брак родителей идеальным. Совсем иначе увиделась мне моя жизнь, когда я на минутку представила себя свободной от семейных уз. Год ушёл на подготовку к разводу. Я понимала, что после громкого судебного процесса мне придётся уехать не то что из города, а из страны!
После смерти родителей мне досталась квартира в центре Риги. Это и дало мне шанс на свободу. За вырученные от продажи недвижимости деньги, я наняла крутого адвоката, впрочем, делить нам с мужем было нечего. По брачному контракту мне доставался шиш с маслом. Самое сложное оказалось укрыться от преследований Андриса, пока я оформляла документы на выезд. Телохранитель и съёмное жильё тоже встали в копеечку. Когда самолёт выпустил меня из своего нутра в аэропорту «Шереметьево», я готова была упасть на колени и целовать асфальт. Нас с Андрисом отныне разделяли тысяча километров и граница. Как сейчас помню, тот непогожий июльский вечер. Я подставила лицо под струи дождя, и они смешались со слезами. Свобода на вкус солёная, но безумно вкусная.
На оставшиеся деньги я купила однушку на окраине Москвы, и, после долгих мытарств, обрела нечто, напоминающее стабильность. Работала я горничной в гостинице средней руки, и однажды проснулась там в постели Винченсо Салливати. За окном московская суровая зима сковала реки толстым льдом, а в моих венах впервые в жизни забурлила кровь. Сама не знаю, как так получилось. После Андриса у меня не было мужчин, а здесь как затмение нашло.
Мне казалось, что к тридцати пяти годам, после высосавшего из меня все соки неудачного брака, я прекрасно разбираюсь в людях. Пылкие обещания итальянца растопили мой темперамент. Винченсо оказался старше меня всего на десять лет, а с Андрисом нас разделяло двадцать пять. На протяжении шести месяцев Винченсо звонил мне каждый день, уговаривал бросить всё и переехать к нему на Сицилию. А чего мне бросать? Ещё полгода ушло на оформление брачных документов. О своём будущем муже я знала, что он владелец сети магазинов швейной фурнитуры. Статус вдовца меня несколько покоробил, но я решила подойти к этому вопросу практически: не связан алиментами и хорошо. Я хотела оставить за собой квартиру в Москве. Плакалась жениху в трубку, говорила, что уже однажды обожглась. Но Винченсо так красиво нарисовал наше будущее, что я сожгла за собой все мосты.
Первые дни в Палермо я убеждала себя в том, что разность менталитетов не дают мне принять сердцем и душой новую жизнь. На улицах грязь и масляные взгляды. В квартире Винченсо не лучше. Там обнаружилось четырнадцать котов. Маленький палисадник, куда вела дверь из гостиной не спасал от аммиачной вони, которую мой муж не замечал. С рвением я взялась за наведение порядка в доме. По утрам ходила на рынок, чтобы побаловать любимого вкусным обедом. Соседки шушукались за моей спиной и, вздёрнув нос, отворачивались, когда я приветливо им улыбалась. В дела Винченсо я не лезла, но вскоре выяснила, что сеть магазинов представляет собой две весьма убогие лавки с пуговицами, иголками и пыльными рулонами никому не нужной ткани. Однажды, муж пришёл избитый и, ни слова не говоря, закрылся в ванной с пакетом из своего магазина. Затаив дыхание, я прислушивалась к шуму воды и невнятному бормотанию. Муж с кем-то говорил по телефону. Потом зашумела бритва. Это насторожило меня. Винченсо никогда не брился перед сном. Я постучалась к нему, но он накричал на меня. Слёзы душили. Я сидела на корточках возле ванной и крепла в своём желании вернуться в Москву. Странный, мерный стук в дверь оборвал мои размышления.
— Винченсо, — дрожащим голосом позвала я мужа.
Страшная догадка закралась в мою голову. Я замолотила кулаками в дверь, тишина. Замок в ванную можно было открыть спицей. Их в доме хранилось предостаточно. Трясущейся рукой я воткнула блестящий металл в крошечное отверстие и рванула дверь на себя. Тело Винченсо ещё покачивалось на золотистом витом шнуре для штор, язык вывалился наружу, а в глазах застыла беспомощность. Я кричала, звала на помощь соседей, пыталась приподнять тело за ноги, но тщетно.
Как в тумане, я вызвала полицию и врача. Незнакомые люди шныряли по квартире, рылись в наших вещах, допрашивали меня. За год я преуспела в итальянском, но в ту ночь будто онемела от горя.
Я похоронила Винченсо рядом с его родителями и первой женой Клаудией. Никто не пришёл проводить синьора Салливати в последний путь. Продавцы из магазинов разбежались сразу, после его смерти. Коты тоже. У ворот кладбища ко мне подошли двое мужчин, и, скрутив руки за спиной, усадили в чёрный «седан». Я не успела запомнить ни марку, ни номер. Меня привезли в особняк, укрывшийся за высоким каменным забором. Так я оказалась в плену у Коза ностры.
Местный капореджиме[1], великовозрастный Марко Морелли положил на меня глаз, но я больше не желала играть в жизни роль безропотной овцы. Моя гордыня и несговорчивость рассердили жестокого сластолюбца. А потому отрабатывать долги мужа меня вскоре отправили в дом терпимости, отобрав последние деньги и документы.
Когда за одну ночь мне пришлось познать шестнадцать мужчин, я потеряла сознание от крика горничной:
