стоящих на национальной позиции, эта формула, в приложении к интересам России, всегда была омерзительной.
И тогда.
И теперь.
Но почему ей изменили эрдеки?
В чем дело?
Мне, конечно, скажут, что все это делает честь нашей левой общественности. Скажут, что эрдекские вожди сильно выросли с 1904 года и за двадцать пять лет научились строго различать: где Россия, а где заграница.
Некоторые, пожалуй, дадут объяснение другое: что вожди левых, в отстаивании целости русской территории, заботятся о будущем своем тщеславии.
Приятно, мол, быть президентами одной шестой части мировой суши.
А одной седьмой – уже не так…
Тщеславие это, как мне скажут, невинное, вполне допустимое. А для величия государства – даже полезное. Чем грандиознее суверенитет, тем грандиознее президент. Чем шире территория, тем значительнее аудитория.
Однако, лицам, хорошо знающим Милюкова, легко опровергнут обе приведенные гипотезы. Во-первых, совершенно не видно, чтобы Павел Николаевич со времени русско-японской войны вырос. Во-вторых, если бы Павлу Николаевичу гарантировали президентство только в одной Ростовско-Суздальской республике с условием отдать Псков и Новгород шведам, а хутора близ Диканьки полякам – он без размышления принял бы условия и переехал бы с рю Бюффо во Владимир на Клязьме.
Назначил бы Кулишера[175] и Мирского[176] думными боярами, Демидова[177] – митрополитом.
И благополучно устраивал бы «сидение великого президента со боярами о делах».
Таким образом, причина милюковского патриотизма вовсе не в возмужании взглядов и не в искренних заботах о целости территории, а в чем-то другом.
В чем же?
Большевицкое агентство, сообщившее свои сведения о событиях на Дальнем Востоке, между прочим, упомянуло: «на манчжурской границе концентрируются белогвардейские отряды».
И вот это-то, я убежден, и заставило Павла Николаевича всполошиться.
Если бы большевики просто отдали Восточно-Китайскую дорогу японцам – дело другое. Милюков не взволновался бы.
Если бы, вместе с художественными ценностями, Сталин распорядился распродать с аукциона Бухару, Мурман, Забайкалье, Закавказье, Псков и Новгород – Павел Николаевич стерпел бы.
Но если где-нибудь на границах у советов возникают осложнения, а вслед за этим начинают концентрироваться белогвардейцы… Этого стерпеть невозможно.
Белогвардейцы ведь не иностранцы. Не удовольствуются Бухарой или Восточно-Китайской дорогой. Они попытаются сами прийти к Москве – будь это со стороны Китая или Афганистана…
И тогда не только пропала для честолюбия Павла Николаевича одна шестая часть мировой суши. Не видать ему, как своих ушей, даже Ростовско-Суздальской республики.
И вот почему вождь левой общественности в тревоге.
Вот почему он не вспоминает испытанной формулы: чем хуже, тем лучше.
Вот почему он и патриот, и шовинист, и империалист, и централист.
Вот почему, при каждом внешнем осложнении у советских псарей, он совершенно теряет аппетит.
Ведь власть над Россией могут захватить не иностранцы, не эсеры, не эрдеки, а белые!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 19 июля 1929, № 1508, с. 3.
Накануне
Перед наступающим завтра высокоторжественным днем первого августа[178] хочется обратиться к европейской культурной публике с искренним приветствием от имени русской эмиграции и сказать от чистого сердца:
– С праздником, господа!
– Желаю всем полного успеха в наступающем революционном году!
– Чтобы вам самим и деткам вашим приятно жилось от окончательного сближения с советской Россией.
В сей торжественный день коминтерн собирается показать вам, мсье, джентльмены, герры, синьоры и панове, какая радость может охватить Старый Свет, если он целиком войдет в орбиту советских социальных республик.
И не уклоняйтесь, господа, от светлого социалистического праздника, а примите с радостью веяние нового мира, построенного на высших началах гуманности и справедливости.
Даже если кого-либо из вас и ударят кастетом.
Ибо что такое коренной зуб в сравнении с коренным переустройством социального бытия?
Мы, русские эмигранты, праздновать первое августа не намерены, так как отпраздновали вволю все социалистические праздники в свое время и на своей собственной родине.
Устали порядком. И времени свободного нет.
Да и праздники подобного рода, когда их испытываешь ежедневно, и днем, и вечером, и ранним утром, и поздней ночью, и притом не день и не два, а подряд несколько месяцев или несколько лет, уже теряют прелесть, превращаясь в серые будни.
Но вам, джентльмены, синьоры, панове, один день в году посвятить на коммунистическое веселие не лишне. Никакая торговая связь, никакая дипломатическая дружба не дадут такой интимности в связи, не сблизят так с новыми социальными формами, как общее торжество, сметающее условные границы народов.
Нужно же вам увидеть, к какому светлому будущему стремится коммунист, когда его выпускают на улицу.
И позволяют устремляться в любую светлую сторону, без различия дверей и витрин.
Необходимо почувствовать, хотя бы в праздничном претворении, сладость общего обладания движимостью, счастье падения перегородок отделяющих кассиров от публики.
Коминтерн знает, что вы страдаете излишней теоретичностью в этих вопросах. Ему известно, как бледна и худосочна ваша симпатия, благодаря отсутствию живых впечатлений.
Он понимает, что нельзя испытывать блаженства любви на расстоянии тысячи верст.
И вот вы имеете возможность восполнить пробел во всех странах, где парламенты успели взрастить своих Керенских.
Будем надеяться, что хоть один день вы потанцуете на коммунистическом празднике.
Будем верить, что ощутите вы не далекое, а самое близкое дыхание новейшей Дульцинеи, этой прекраснейшей из фамм де менаж.
А кому следовало бы пожелать особого счастья в день коммунистического нового года, – это отдельным буржуазным поклонникам союза советских республик.
Хорошо, если бы у Леона Блюма на фабрике коммунисты разделили между собой все ленты и пошли бы по городу нарядные, разукрашенные, как тореадоры.
Чтобы хоть раз в году Блюм испытал радость справедливого распределения ценностей.
И мэру пригорода Клиши тоже желаем, чтобы во всех домах его явочным порядком поселились коммунисты, заняв всю жилплощадь и выбрав собственных домкомов.
И в германском Рейхстаге, хотя бы на один только день, пусть появится матрос Железняк.
Чтобы еще раз, после первого мая, почувствовали немцы, как закадычные друзья умеют хватать за кадык.
И английским экскурсантам не мешало бы, чтобы по дороге в СССР попали они под коммунистическое торжество где-нибудь на чужой улице, не зная расположения боковых переулков.
И, наконец, пожелаем от всего сердца блестящему английскому саморекламисту Бернарду Шоу, чтобы осуществилась, наконец, мечта его увидеть обновленную Европу. Чтобы из квартиры его вынесли всю мебель, все коллекции, несгораемый шкаф. А библиотеку разобрали бы по рукам, и читали бы и помнили, какой просвещенный человек собирал ее для хозяйственных нужд пролетариата.
Итак, с праздничком, господа.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 31 июля 1929, № 1520, с. 3.
Конфор-модерн
Помимо различных разделений на партии, группировки, объединения, епархии и землячества, русские парижане распадаются еще на две резко очерченные группы:
На чистых горожан, проживающих в черте города и презирающих глухую провинцию.
И на дачников, живущих в банлье, за чертой, и презирающих в свою очередь городской шум и сутолоку.
Хотя эти две мощные группы до сих пор не выбрали своих председателей, не имеют правлений и не вступают даже во взаимную полемику на страницах газет, тем не
