видна была вся его судьба на долгие годы вперед. Правда, тот своей судьбы даже на ближайшие часы не знал. Иначе рванул бы подальше со всех ног…
На свою беду, этот рецидивист заглянул в развалины, попавшиеся ему на пути. Там его и повязали. Одного из пятерых. Он, как потом выяснилось, главарь и инициатор побега, и отправился на поиски еды и на разведку.
На вопрос «Где остальные?» мужик ответил длинным плевком через нижнюю губу, еще более длинной тирадой изощренного мата и презрительной улыбкой. Малый не догадывался, кого злит.
На этот раз играл Шукис. Связанного бандита оставили в небольшой комнате, в окно которой как раз палило солнце, и тот просидел там, привязанный к какой-то ржавой железяке, крепко вделанной в стену, не меньше пары часов. Потом в комнату вошел Эмиль.
Между прочим, у него уже тогда было плохо со зрением, и он требовал, чтобы никто из нас не вздумал «заложить» его. Мама Шукиса прислала ему очки с небольшими круглыми стеклами в металлической оправе, и Элик всегда носил их в кожаном кошельке, специально для того купленном.
В общем, он зашел в комнату, надев очки, и начал «косить» под допрос. Бандит, конечно, знал, что в милиции работают не ангелы и что, не отвечая на вопросы, он всех злит, и к побоям был готов. Не готов он был к другому: минут через пять, как и велел Дрын, в комнате появился Анзор Поликаниди.
Прапорщик Иванов утверждал, что Поликаниди не следует выдавать зимой теплое белье, потому что он, как формулировал тот же прапорщик, греется шерстью, которую сам же и выращивает.
Папа Поликаниди был понтийским греком, мама — грузинкой. Они познакомились в поезде по пути из Москвы, где оба учились, в Тбилиси, откуда оба должны были поехать в свои поселки. Будущий папа Поли на протяжении всего пути пытался ухаживать за его будущей мамой, но безуспешно.
Рассказывая об этом сыну, папа говорил: «Она очень вредная была, твоя мама». На вопрос сына «А сейчас?», подумав, ответил: «Потом изменилась в лучшую сторону. Под моим влиянием».
Поля прожил семь лет в Грузии у дедушек и бабушек, которые никак не могли понять, зачем мальчику ехать в какую-то Москву, где не растут ни абрикосы, ни виноград, вообще, слушай, ничего, кроме картошки!
Родители, которые после учебы все-таки остались в Москве, конечно, и слышать ничего не хотели, и Поля приехал в столицу нашей Родины, где и прожил последующие годы, вплоть до призыва. Несмотря на то что числился он москвичом, акцент он не потерял, так что вполне был похож на самого настоящего «кавказца». Когда обнаженный до пояса мохнатый Поля вошел в комнату, он сразу же устремил свой взгляд на бандита и глядел неотрывно.
— А Дрын где? — в полном соответствии со сценарием спросил Шукис.
— Сейчас принесет камеру. Кино снимем. На память, — пояснил Поля.
Потом, будто только что сообразил, подошел в дверному проему и крикнул в пустоту:
— Нож еще захвати!
— Нож-то зачем? — будничным тоном поинтересовался Шукис.
— Ты думаэшь, он даст штаны снять? — с сомнением произнес Поля. — Рэзать придется. Сзади.
И показал — где.
Потом повернулся к зэку и пояснил почти с извинением:
— Дарагой, пять дней женщины не было, понимаешь!
Ну, в общем, бандит рассказал все: где, кто и как его ждет.
Конечно, «на дело» отправился Корса. Остальные страховали, но им делать почти ничего и не пришлось. Так, по мелочам.
Милиция после этого с почестями усадила их в купе международного поезда, но РДГ в том купе доехала только до ближайшей станции. Как и положено. Оттуда на перекладных добиралась до какого-то полустанка, чтобы забраться на проходящий товарняк.
Через полгода им, и не только им, вдруг велено было подать рапорты о расторжении контрактов, а спустя несколько месяцев после того, как Корсаков вернулся домой, к нему однажды подошел простого вида мужик и показал ему лист бумаги, на котором были перечислены четыре фамилии — Андронов, Беккер, Поликаниди, Шукис — и сказал:
— Мне поручено передать вам просьбу: сделайте все, чтобы ни с кем из этих людей не встречаться и на вопросы о каждом из них отвечать глубоким удивлением.
— А?.. — открыл было рот Корсаков.
— А их предупредят о том же самом другие.
Именно поэтому появление Шукиса в палате стало для Корсакова полной неожиданностью.
27. Москва. 6 января
Шукис между тем вел себя крайне нахально, беззастенчиво осматривая рану, тыкая пальцами вокруг нее, рассказывал главврачу о какой-то конференции в Австралии, куда он, собственно, и пробирается. Говорил он с легким акцентом, то и дело вставляя в свою речь английские слова.
— Я потому, собственно, и оказался у вас, — пояснил он, глядя Корсакову прямо в глаза, очень серьезно, как иногда в прежние времена.
Потом он снова повернулся к главврачу, повествуя о каком-то профессоре из Франции, который уже давно и скальпеля-то в руках не держал.
— Ну, — вмешался в монолог Эмика главврач, — его руки сейчас заняты совсем другим, если вы заметили.
И они оба кобелячески засмеялись, после чего Эмик решительно сменил тему, указав пальцем на Корсакова:
— Я бы…
— Да-да, — вскинул руки главврач. — Вы говорили, Эмиль Эммануилович, я помню. Подожду вас на посту.
— У меня просьба, — сказал Эмик. — Эта девочка там…
— Увы, — сразу же понял его главврач и закатил глаза к макушке. — Дочка!
Когда дверь за ним закрылась, Шукис проговорил:
— Вот, учись, студент, как я для тебя информацию получил, а? Совершенно спокойно и прозрачно! А девочка хорошая, ты с ней осторожнее: она еще всему верит, — назидательствовал Эмик и закончил упреком: — Ты бы, блин, хоть поздоровался, что ли…
— Ты откуда? — адекватно отреагировал Корсаков.
— Я все рассказал только что. А ты думал?
— Эмик, ты в самом деле такой крутой?
— Пока еще нет. Вот лет через пять дядя передаст мне все дела — стану крутым, — откровенно ответил Эмик.
— Ну а сюда-то ты
