присутствующих надавливает на поршень. Ричард издает отрыжку. Брендан смеется. Пиво на вкус — как воспоминание о подростковых годах, ужасное и прекрасное.
— Оставь там немного на тост, — говорит Майки. — Карина, вино есть?
Правой рукой она берет свой бокал, а в левой продолжает держать шприц, наполненный пивом и подсоединенный к желудку Ричарда.
— Готова.
Томми с Майки поднимают банки с «Будвайзером». Эмили с Кариной — бокалы с вином. Брендан — кока-колу.
— За Уолта Эванса! — объявляет Майки. — Да покоится он с миром!
Покойся с миром, папа.
Глава 25
На часах 20:28. С тех пор как он смотрел на них в последний раз, прошло четыре минуты. За три минувших дня время обратилось в жирного увальня, посапывающего в тени на камушке. Карина в Новом Орлеане. Она присоединилась к Элис и ее студентам в ежегодном паломничестве на священную родину джаза. Сидя перед своим компьютером, Ричард водит носом, словно дирижерской палочкой, передвигая курсор по буквам клавиатуры, набирая в «Айтюнс» имена разных джазовых исполнителей. Несколько секунд проигрывает Херби Хэнкока. Потом Оскара Питерсона. Несколько секунд — Джона Колтрейна. Майлза Дэвиса выдерживает немногим более минуты. Ноты слоняются как попало, напоминая потерявшегося пса в поле: он все принюхивается и виляет хвостом, носится туда-сюда, но домой его никто не зовет. Все эти композиции — невразумительная писанина, набегающие друг на друга предложения с хромающей грамматикой и отсутствием знаков препинания, безалаберные изыскания в нелепом звукоряде.
Ричард кликает на Телониуса Монка и кривит рот, точно почувствовал на языке что-то противное, слишком кислое, горькое или гнилое, и ему захотелось выплюнуть эти звуки. Саксофон с трубой звучат так, словно ввязались в набирающий обороты спор, где обе стороны срываются на крик и ведут себя неразумно. Ричард спешит навести нос на кнопку «Пауза». Он не может больше вынести ни секунды этого насилия, этого безумия, этого шума.
Для Ричарда музыка все равно что язык. Пусть ни итальянским, ни китайским он не владеет, однако, слушая болтающих над своими чашечками эспрессо итальянцев, испытывает мелодическое удовольствие. Китайский, напротив, напоминает какофонию пулеметного огня, в которой каждое слово впивается иглой в позвоночник и перемежается скрипучим звуком, какой бывает при потирании поверхности резинового шарика. Для Ричарда джаз — это китайский язык.
Ну или абстрактный экспрессионизм. Ричард может посмотреть на «Номер 5» Джексона Поллока, вроде как шедевр, почитаемый за мастерство исполнения и стоящий миллионы, и увидеть только неприглядную фигню из брызг, совершенно лишенную структуры или таланта. Джаз — это Поллок. В то время как Моцарт — это Микеланджело, Рембрандт, Пикассо и другие художники, овладевшие искусством видеть. Смотреть на потолок Сикстинской капеллы значит быть с Богом.
Бах, Шопен, Шуман — эти композиторы овладели искусством слышать. Когда Ричард слышит «Лунный свет» Дебюсси, в каждой клеточке его тела бьется разбитое сердце, а босые ноги танцуют в лунном свете. Исполнять Брамса все равно что общаться с Богом.
Ричард не чувствует джаза своим телом. Джаз не проникает ему в сердце и душу. Ричард его не понимает. Ему никогда было не понять то, чего он не может почувствовать.
Пока Карина в отъезде, дом оставлен на Грейс, которая присматривает за отцом. Они пробыли под одной крышей три дня, две редко пересекающиеся прямые, одинокие вместе. Она по большей части сидит у себя в комнате. Говорит, у нее куча домашних заданий, но если ему что-то понадобится, то пусть звонит, заходит или нажмет кнопку вызова. Пока он не нуждался ни в чем, кроме вечернего приема пищи или подключения перед сном к БиПАПу. Поэтому он ее не звал.
Из-за Грейс он по утрам ждет девятичасового прихода Билла, чтобы облегчиться, избавляя себя и ее от унизительной ситуации, в которой дочери придется стаскивать с отца штаны, чтобы тот мог помочиться. Два дня тому назад он спросил, не хочет ли она посмотреть с ним фильм. Любой. У нее были домашние задания по статистике, экономике и физике, а вот времени на фильм не было. Вчера он спросил, не хочет ли она немного прогуляться. Его правая нога слишком ослабла, а стопа слишком отвисает — ему рискованно гулять одному. Она сказала, что на улице слишком холодно. Сегодня он ни о чем ее не спрашивал.
Сейчас 20:40. Он продолжает посматривать на дверь, ожидая, что Грейс вот-вот придет. Она просовывает голову в комнату каждую пару часов, чтобы убедиться, что он в порядке. Он не видел ее с пяти вечера. Тебе что-нибудь нужно?.. Нет.
Но кое-что ему от нее все-таки нужно. Ему нужно, чтобы отношения между ними наладились до того, как… Ему нужно, чтобы отношения между ними наладились до того, как обстоятельства вынудят его закончить это предложение. На данный момент не заканчивать это предложение, не щуриться, чтобы рассмотреть размытое нечто, ждущее на горизонте, или даже игнорировать то, что болтается в двух футах у него перед носом, представляет собой его единственную линию обороны против этой болезни. Отрицание, безыскусное, тупое и по форме больше смахивающее на ложку, чем на нож, — его единственное оружие.
Он не знает точно, с чего начать, чтобы наладить отношения с Грейс, но понимает: для этого им, скорее всего, нужно находиться в одной комнате. Признав, что он предпочел ей фортепиано, он, может, и ослабил кое-где кладку в разделяющей их стене, но она все еще продолжает стоять — мощная и высокая, точно внушительная древняя крепость. Карина завтра возвращается домой, а Грейс уезжает в Чикаго до лета. Она может не приехать домой до того, как…
На часах 20:43, и у него мало времени.
Он думает о том, чтобы попросить Грейс помочь с записывающим устройством, которое дал ему доктор Джордж для сохранения голоса. Он пока мало что успел. Записал с Кариной несколько простых фраз: «Чешется. Мне надо в туалет. Вытри мне нос, пожалуйста. Вытри мне глаза, пожалуйста. Мне холодно. Мне жарко». Карина их проиграла, чтоб убедиться, что устройство действительно работает, но, услышав, как звучит его голос, Ричард потерял всякий настрой продолжать. Он жалеет, что не пошел к доктору Джорджу раньше, когда его голос еще был сильным, мелодичным, интонационно-выразительным, отмеченным индивидуальностью, когда его голос был именно его голосом, а не этим ущербным, сиплым, бездушным, неодушевленным бубнежом. Лучше уж слушать фри-джаз, чем звук собственного голоса. Когда придет время, он с таким же успехом может пользоваться голосом, синтезированным компьютером.
На часах 20:51. Время все ближе.
Но проект с записью голоса — это удобный повод сказать, что она нужна
