На самом деле голова разлетелась не как тыква, а как голова живого человека. У которого были планы, мысли, сомнения. Здоровенный кусок черепа упал на пути, из пробитой черепной коробки начал вытекать мозг. Сева отвернулся.
— Пойдём? — Костя стоял к Севе спиной и задал вопрос очень тихо.
Они взяли рюкзаки и пошли. В вестибюле ненадолго остановились, вспоминая, какой именно выход им нужен, потом повернули направо и начали взбираться по длинному эскалатору.
— Знаешь что, давай теперь себе за правило возьмём без лишней необходимости ничего вслух, а тем более громко, не говорить? Чуть, блин, не погибли только что из-за моей глупости.
— Угу, постараюсь.
Станция «Красные ворота» была одной из старейших станций московского метро и, как большинство станций старой «красной ветки», была специально заложена очень глубоко. Чтобы попасть к поездам, сначала надо было пройти по короткому эскалатору в промежуточный сводчатый зал, а затем — уже по длинному-длинному спуститься непосредственно на станцию. Костя с Севой поднялись почти до самого его конца и остановились на предпоследней ступеньке.
Зал был полон заражёнными, их здесь было не меньше пары десятков человек. По всей видимости, это были те пассажиры, кого момент трансформации застал между эскалаторами. Они были неравномерно рассредоточены по залу, но большинство из них стояли чуть левее от замерших неподвижно мальчиков.
Минуту братья стояли без движения, внимательно оглядываясь по сторонам. Затем Сева рукой показал вперёд, к входу на короткий эскалатор. Метров двадцать, не больше. Ерунда. И на пути туда нет заражённых.
Сева посмотрел на Костю и, аккуратно ткнув его в грудь рукой, показал на пальцах: ты бежишь первым, я за тобой. Костя замотал головой, но Сева был непреклонен. Костя понуро опустил голову. Сева ткнул его ещё раз и показал пальцем на кроссовки: шнурки проверь. Мальчики удостоверились, что со шнурками всё в порядке, и приготовились бежать.
Костя сосредоточенно посмотрел вперёд, весь сжался, как сжимается пружина, и резко бросился вперёд. Сева подождал ровно секунду — просто чтобы не налететь на брата — и тоже побежал. Когда они пробежали мимо пары заражённых и были уже в метре от спасительного эскалатора, Сева заорал:
— Не тормози! Беги наверх!
Они добежали до середины эскалатора, прежде чем Сева рискнул обернуться назад. Заражённые не умели подниматься по лестницам, первые из них, бросившиеся вслед за мальчиками, упали. По их телам следующие заражённые смогли подняться чуть выше, но тоже упали. У подножия эскалатора образовалась куча хаотично движущихся тел.
Сева обернулся посмотреть, где брат — Костя был уже на самом верху. Он протянул Севе руку — отбить ладошку:
— Красава!
— Сам красава!
— Не, ну круто мы, а? Круто же!
— Круто. Хорошо, что ты тоже быстро бегаешь.
— В смысле «я тоже», это «ты тоже»! Я гораздо быстрее тебя бегаю!
На эту явную провокацию Сева уже не стал отвечать. Улыбаясь, они вышли из метро — Сева помог Косте с тяжеленной деревянной дверью — и повернули налево, в сторону «Трёх вокзалов». Сева сразу зашагал вниз по улице, а Костя на минутку остановился: перед ним был сквер и автобусная остановка.
Это были родные места, недалеко была квартира бабушки и дедушки, и Костя с мамой или с дедушкой часто стоял на этой остановке и ждал автобус. Он даже помнил те времена, когда здесь он ждал троллейбуса — пока их все в Москве не отменили. Глядя сейчас на изуродованный сквер, на вечную пробку брошенных и сгоревших машин, на горы тел, которые лежали на тротуаре у метро, он грустил об уютном прошлом. Но ничего, главное, что они живы. И главное, что вокруг нет заражённых.
Костя повернулся, чтобы последовать за братом, и в этот самый момент из-за угла прямо за Севиной спиной как будто из ниоткуда возник мужик. Он замахнулся и со всей силы ударил Севу бейсбольной битой по спине.
Глава 12
На момент гибели города население Москвы составляло 12 миллионов 635 тысяч 466 человек. Для всех жителей вирус и последовавшие за его распространением события были шоком. Для всех, кроме одного человека. Это было неизбежно — закон больших чисел в этом смысле неумолим: чем больше число, тем больше вероятность, что немыслимое окажется возможным.
О том, что он психопат, Вадик узнал в семнадцать лет. Точнее, знал он это всю жизнь, просто именно в семнадцать он узнал слово, которым обозначался его диагноз. Вадик не знал, почему он такой — было ли его состояние генетически предопределённым, или же психопатия стала реакцией организма на те страдания, которые он вытерпел в первые десять лет своей жизни в детском доме под Челябинском. Его били, топили, мучили током и насиловали. Потом ему исполнилось пять лет. Следующие пять вытерпеть было проще — воспитатели почему-то предпочитали детей помладше, но зато старшие…
Вадик не любил вспоминать детство. Он запер все воспоминания о нём за тяжёлой железной дверью и выкинул ключ. Когда ему исполнилось десять, в интернат пришли люди в форме. Всех воспитателей и директора посадили. Вадику было уже наплевать.
Он никогда не знал ни доброты, ни ласки, он и родителей своих не знал — новорождённого Вадика поздней осенью нашёл случайный прохожий в мусорном ведре на железнодорожной станции Кисегач, а «Вадимом» его назвали в честь полицейского, который принес его в больницу — ну как-то ведь ребенка назвать надо было.
Последние много лет Вадик ждал конца света. Ему не было важно, как именно он наступит, он не мог предположить или предугадать, что Москву выкосит именно вирус и концом истории станет именно зомби-апокалипсис, но он верил в неизбежность этого конца. Он читал книги и верил, что ещё чуть-чуть, и какое-то страшное событие смоет тонкий слой цивилизации и наступят новые мрачные времена. Его времена.
Вадик не был способен к привычным «нормальным» людям эмоциям. Может, именно это и помогло ему добиться тех невероятных успехов, которыми он мог похвастаться к тридцати пяти. Как барон Мюнхгаузен вытащил себя за волосы из болота, так же и Вадик вытащил себя из Челябинска. Приехал в Москву, поступил, отучился, нашёл работу. Последние десять лет он трудился в холдинге mail.ru. Его карьере позавидовали бы многие — зарплата исчислялась многими тысячами долларов, у него была машина с водителем, команда в сто человек в подчинении. Но всё это не радовало Вадика, ведь его сердце билось исключительно ради одного: каннибализма.
Он обнаружил это случайно, когда, переключая каналы, наткнулся на фильм «Молчание ягнят». Фильм потряс Вадика — он пересматривал его до тех пор, пока не выучил наизусть. Он стоял перед зеркалом и тренировался, пробовал говорить с интонацией героя Энтони Хопкинса, пробовал копировать его мимику и пластику. «Я съел его печень с бобами и бутылочкой отличного Кьянти» — эти слова стали для Вадика жизненной целью.
Он пробовал секс, но ни в одной из форм сексуальные утехи не вызывали у него никаких эмоций. Его не возбуждали ни женщины, ни мужчины. А вот от мысли нарушить главное табу человеческого общества и съесть себе подобного по его телу пробегало обжигающее электричество и в животе начинали порхать бабочки… Но он ждал. Железная дисциплина была основой его характера. Каждый день он по часу проводил в тренажёрном зале, он занимался боксом, он не пил, не курил и не употреблял наркотиков. Его тело было
